На сороковом шаге стены ледяного прохода внезапно расширились, и мы оказались в достаточно просторной прямоугольной комнате со стенами метров по пятнадцать в длину. Солидный зал, чьим главным украшением были высокие ледяные блоки, что явно служили разделочными столами. На одном из них все еще лежали почти очищенные от мяса медвежьи кости, череп скалился в проход. Отступив в сторону, я остановился, заставив замереть и своих шагавших впереди спутников. На деликатное покашливание Зурло я внимания не обратил — не до этого было. Слишком уж в интересном месте я очутился…

Проклятье. Ощущаю себя дикарем, что вдруг прямиком из родной пещеры попал в жилище цивилизованного человека. Будь это в нашем мире, где-нибудь под Москвой, глядя на это куда ярче освещенное просторное помещение с полупрозрачными стенами, я бы сказал, что мы зашли в большую прекрасно организованную теплицу. Все на высшем уровне.

В каждой стене длинные неглубокие ниши, скорее прорези, каждая сантиметров по сорок в высоту. В нишах разное. Примерно в четверти лежат аккуратнейшим образом нарезанные куски мяса — настолько одинаковые, настолько хорошо рассортированные, что на ум тут же пришла виденная мной однажды в Провансе мясная деревенская лавка — гордость розовощекого чуть сонного хозяина-здоровяка, что знакомил меня со вкусом истинного прошутто. В других же нишах — подсвеченных красными вмороженными светильниками — растет снежная трава, мирно застыв на припорошенной инеем питательной смеси. У самого низа, в нишах, идущих вровень с полом, произрастают совсем другие растения — черные крупные корнеплоды с частыми окружиями из длинных белых листьев.

— Что это? — немедленно поинтересовался я, не собираясь скрывать жгучего интереса — Еда? Лекарство? Наркотик?

И не получил ответа — старики пожимали плечами и качали головами. Оно и понятно — в нашем Бункере такого точно нет, а здесь они пока такие же гости, как и я. Еще раз пробежавшись глазами по теплице-холодильнику, я двинулся дальше, к явной радости луковианцев.

Я думал, что теперь-то мы уж точно добрались до входа в убежище. Но нас ждал очередной проход, что оказался вдвое короче, но при этом и вдвое уже. Тут уже приходилось идти гуськом друг за другом, а потолок стал еще ниже. При этом мы двигались вверх по едва-едва заметному склону. Когда я последним вышел в еще один зал — примерно таких же размеров — то снова замер в удивлении. На этот раз мы оказались на кладбище. Забранные ледяными стеклами ниши в стенах от пола до потолка, причем к залу обращены головы лежащих в них покойников, а ногами они уходят вглубь ледяного массива, ставшего последним пристанищем для их бренных останков. Пол пуст. Из зала ведет два пути — один короткий и пошире в следующий точно такой же зал. Там, похоже, второе кладбище. А прямо перед нами узкая щель ведущая в темноту. Не успел я об этом подумать, как впереди прорезалась вертикальная световая щель, что начала быстро расширяться. Обозрев потолок кладбища, я с крайней задумчивостью устраивался на никак не ожидаемую здесь вещь — камера наблюдения, что скромно приткнулась в одном из углов. Камера явно «наша» — эта вещь прямо кричала о том, что она с Земли. Не может же быть, что наши цивилизации настолько похожи, что даже вещи мы делаем одинаково.

Из коридора послышалась короткая речь на мягком певучем языке, из сумрака вышел высокий долговязый старик с распростертыми объятиями. По очереди обняв каждого — не обделив и меня — он отступил на шаг, провел ладонями по глазам, будто стирая слезы и трижды глубоко поклонился. Луковианцы тут же ответили тем же, за ними следом отреагировал и я, выполнив церемонию куда более неумело.

— Добро пожаловать, добрый человек — уже на русском повторил встречающий старик — Я Панасий Фунрич. Проходите, проходите! Обогрейтесь! Утолите жажду и голод.

Спросить хотелось очень о многом, но я сдержал нетерпение и, улыбнувшись, неторопливо зашагал за стариками. Когда мы поднялись еще чуть выше по склону и оказались на пороге, я наспех изучил открывшиеся подробности и, изумленно хмыкнув, коротко кивнул, после чего развернулся и почти побежал прочь.

— Куда же ты?

— Охотник его имя — прошелестел Зурло — Славный человек! И непростой!

— Охотник!

— Вернусь через час! — крикнул я через плечо и ускорился еще чуток, спеша пролететь узким коридором.

Я торопился к оставленному неподалеку вездеходу. Ведь луковианцы знали его местоположение. Я не ждал подлости, но рисковать не мог и поэтому собирался переставить машину подальше — в заранее примеченное место, что подходило по всем статьям.

Поднявшись на вершину холма, я оглядел примеченный снизу зев ледяного грота и, не зажигая фонарей, завел вездеход внутрь. Под гусеницами захрустело, тяжелую машину мягко качнуло, и я почти уперся в стену. Только теперь я зажег внешнее освещение, дернул за рычаг подпитки и, откинувшись в водительском кресле, внимательно огляделся. Не увидев опасности, но зато заметив кое-что интересное — день продолжает удивлять — я потушил свет, дал задний ход, выбрался наружу, развернулся и вполз обратно уже задом. Покинув машину, задраил входной люк, припер его парой крохотных ледяных обломков — замечу, если кто-то заходил внутрь пока меня не было — и аккуратно спустился на дно грота. Луч моего фонаря уперся в толстый ледяной нарост у одной из стены. Сквозь мутноватый лед различалось опущенное потемнелое лицо сжавшейся у стены старуху, прижимающей к груди вместительную сумку на длинном ремне. К стене прислонена пара палок, одна из ее ног неестественно вывернуто. Приблизив свет к покрытому льду лицу, я невольно вздрогнул и поежился — столь горькой обиды на несправедливость судьбы было запечатлено на этом лике. Обернувшись, я глянул туда, куда смотрел ее мертвый взор и все понял — я увидел один из синих прожекторов луковианского убежища, оповещавшего отпущенных сидельцев о своем местоположении. Сломавшая ногу старуха ошиблась горой… когда ползешь, а не идешь, ориентироваться куда трудней и ошибиться немудрено. Она ошиблась, взобравшись по склону другой возвышенности, а когда поняла свою ошибку, то сил на еще одну попытку уже не оставалось. Поэтому она просто заползла в ледяную неглубокую пещеру, прижалась спиной к стене и уставилась не недосягаемый манящий свет столь близкого убежища, куда ей не суждено попасть.

Проклятье… Я уже столько раз видел смерть, но такие вот случаи всегда пробирают до самых костей.

Выдержав паузу, я еще раз взглянул на старушечье лицо — чтобы понять, какому миру она принадлежит. Это наверняка «наше» лицо. С нашей планеты. И раз так — я потревожу ее покой перед тем, как тронуться в обратный путь домой. Пусть ее останки упокоятся на нашем кладбище, а все ее пожитки станут достоянием жителей Холла.

Впрягаясь в сгруженные с вездеходы нарты, накидывая на плечи рюкзак с козырьком, пряча за сугробами ранец со смертоносным оружием хозяев здешнего мира, я постоянно размышлял о том крупном корнеплоде, что выглядел как здоровенная почерневшая картофелина с частыми белыми проростками. Если это на самом деле сытный здешний овощ, что умудрился выжить в этих условиях — он нужен нам любой ценой.

Оружие однажды сломается, патроны кончатся, лекарства будут использованы, а продукты съедены. Но если мы сумеем грамотно распорядиться посевным материалом, то разве не сможем мы организовать подобные теплицы? Это точно повысит шансы на выживание…