Еще я думал о странных будто выплавленных змеиных следах на стенах и полу того коридора, пока спускался вниз по склону. Спускаться было тяжеловато — дул сильный боковой ветер, что накрывал меня до колен снежной сыпкой пылью, гоняя ее поперек склона по направлению к возвышающемуся над всем и вся величественному мрачному Столпу. В этом и был мой расчет, когда я увидел склон накрытой снежной порошей холма — тут любые следы будут засыпаны почти мгновенно. Главное самому потом не заплутать, когда начну искать путь к вездеходу. Придется полагать на свою цепкую память — оставлять ориентиры я не собирался.

***

— Мир телу, мир душе и доброту помыслам твоим, дорогой гость — опять поклонился мне Панасий Фунрич — Мы думали, что ненароком обидели тебя чем-то.

— Слишком хорошо — улыбнулся я.

— Слишком хорошо?

— Вы слишком хорошо знаете наш язык — пояснил я, стягивая шапку и вдыхая теплый приятно пахнущий воздух этого… вагона…

— Как говорит одна из народностей вашего мира: один язык — один человек, два языка — два человека — улыбнулся старик и вежливо повел рукой — Прошу, Охотник. Стол ждет едока.

Не вагона, конечно. Но очень похоже. Когда я заглянул сюда первый раз, то подумал, что вошел через тамбур плацкартного вагона, за которым виднеется уже вагон купейный. Льда здесь уже не было. Сплошной камень с закругленными формами — казалось, что мы в трубе. Да так скорей всего и есть — очень уж похоже на застывшую лаву. И в этом подаренном природой узком и возможно бесконечном пространстве луковианцы основали свое поселение. Тропа — язык не поворачивается назвать ее дорожкой — вела то по центру, то боязливо отскакивала в сторону и бежала вдоль одной из стен. Аккуратные клетушки, что по размерам едва ли превышали обычное купе, служили изолированными квартирками для тех, кто предпочитал приватность. Другие же расположились на просторных двухэтажных кроватях, снабженных уже знакомыми мне лоскутными занавесками. Между кроватями столы из различных материалов, по ногам бьет теплый ласковый воздушный поток, отогревая задубелые мышцы даже сквозь оттаивающие меховые штаны. Да… схожесть с вагоном только нарастает. Если бы не материал стен, я бы подумал, что во время давней заварухи весь поезд целиком оказался погребен под снегами, а затем был откопан первыми луковианцами и обжит.

Оглядываться я не стеснялся, стараясь заметить каждую мелочь. При этом я не забывал улыбаться и здороваться со всеми здешними жителями, что тоже не скрывали своего любопытства. Жильцов хватало, так что здороваться приходилось постоянно. Спальные места находились на разной высоте, и я не смущался нагибаться или привставать на цыпочки, чтобы встретиться взглядом с очередным луковианцем и поздороваться как следует, а не наспех. Это важно — честное прямое искреннее приветствие, а не просто никому не нужное небрежное «здрасте» на бегу.

Остановился я неожиданно для провожатого, отчего тот ушел на несколько шагов вперед, прежде чем остановился и с недоумением обернулся.

— Вот тут — стоя в небольшом расширении, выглядящим как грушевидное вздутие кишки-коридора, я указал ладонью на пустующее открытое «купе», что лишь символически было отгорожено с двух сторон метровыми по длине каменными стеночками, аккуратно сложенными из пригнанных плиток.

— Вот тут? — удивленно повторил Панасий, не выказывая никаких других эмоций — Позвольте… но там накрытый стол… немного алкоголя… ожидающие благодарные жители, желающие поприветствовать нашего гостя…

— А те, кого мы миновали — я указал взглядом на уже пройденные десятки метров коридора — Они не жители?

— Не подумайте! Нет и намека на неравенство — взмахнул руками луковианец — Они пировали в прошлый раз и в них нет ни капли зависти к тем…

— Я не лезу в ваши правила — настала моя очередь с улыбкой поднимать ладони — Но… честно говоря, я прибыл сюда не пировать. И, если уж совсем честно, не ради той платы, что передали мне за доставку ваших соотечественников. Я преследую собственные цели. И не хочу кривить душой, скрывая их.

— И что же за цели привели сюда такого необычного человека?

— Информация — устало улыбнулся я — Новая информация.

— О чем?

— Обо всем — пожал я плечами — Находясь в таком месте… в таком мире как этот, было бы глупо отмахиваться от любых сведений, даже если они касаются странного и невзрачного черного корнеплода с белыми ростками.

— Картошка — открыто улыбнулся Панасий — Зимняя картошка.

— Так и называется?

— Если перевести на ваш язык — да — кивнул старец.

— Так можно здесь присесть? — я еще раз взглянул на квадратный столик, что втиснулся между двух широких кроватей аккуратно застеленных лоскутными одеялами — Или это чьи-то постели?

— Были чьи-то — вздохнул Панасий и трижды провел себя по щекам сверху-вниз, всегда касаясь пальцами кожи под веками, будто вытирая слезы скорби — Семейная пара. Утром умер он. Вечером ушла и она. Их личные вещи розданы самым бедным, а кровати оставлены для новых жителей. Удивительно, но ты указал на кровати, что будут заняты теми, кого ты доставил на своей необычной машине.

— Вездеход — развел я руками, не выказывая удивления — Обычный гусеничный вездеход.

Ясно, что прибывшие со мной луковианцы уже успели поведать хотя бы о некоторых деталях своего путешествия.

— Обычный гусеничный вездеход — согласился со мной Панасий и с легкой усмешкой добавил — Ты мог не трудиться переставлять машину, Охотник. Мы не покусимся.

— Доверяй…

— …но проверяй — за меня закончил старик — Хорошая поговорка. Одна из ваших. И из тех, что безоговорочно принята нами вместе со всеми тремя слоями ее глубинного смысла.

— Мы поговорим? Только вдвоем для начала.

— Садись, Охотник. Мы поговорим. Как я только что узнал, ты любишь горячий крепкий сладкий чай, соленый горячий бульон. Еще вареное или жареное мясо с жирком.

Это был не вопрос, а утверждение. Я молча кивнул.

— Отведаешь вареного зимнего картофеля? Он родом с нашего мира.

— С удовольствием.

— И стопку крепкого алкоголя? Немного — грамм сто.

— Конечно. И… хотя не знаю можно ли здесь…

— Кури свободно — ответил Панасий — Пепельницу принесу. Обычно не принято. Но даже среди нас появились курильщики. Закуривай, Охотник. Закуривай.

Так я и поступил, опустив почти пустую пачку сигарет на край стола. Подкурив, зажигалку положил туда же — как молчаливый символ моего согласия на долгий интересный разговор. Я уже понял, что Панасий настроен именно на такую беседу. Равно как и то, что он действительно обрадовался, когда я отказался от приветственного пиршества.

Я бы, конечно, не отказался бы отдохнуть за пиршественным столом хотя бы часик, но рисковать не стоит — в подобных случаях на праздничный стол отправляются продукты даже из неприкосновенного запаса. Я не собираюсь быть тем придурком, кто приходит к бедным хозяева и даже не задумываясь, сжирает их последние припасы. Меня устроит мой обычный рацион, что уже известен здешними обитателям. Плюс к этому отличным десертом или даже основным блюдом послужит долгий обстоятельный разговор…