В том же VI веке при Юстиниане у сакеллария Рустика был брат Иоанн[458]. Однако вопрос о том, были ли Иоанн, Феодор и Рустик евнухами, остается открытым. В V веке есть пример придворного евнуха, создавшего семейные отношения: у Аколия, главного спальничего Валентиниана III, был приемный сын (alumnus)[459]. Несколько случаев из VI века свидетельствуют о существовании и других семейных связей. Племянники юстиниановского евнуха-военачальника Соломона тоже сделали себе военную карьеру[460]. Соломон, вероятно, представляет собой необычный пример, поскольку он стал евнухом случайно[461]. Однако к тому же правлению Юстиниана относится пример главного евнуха Евфрата, который умер без завещания, но чей племянник мог претендовать на то, чтобы стать его законным наследником[462]. Видимо, евнухи имели право составлять завещания со времен правления Констанция II – это говорит о том, что от них ожидали отношений с другими членами общества, которым они хотели бы принести пользу в случае своей смерти[463]. Учитывая ту власть и те позиции, которых могли достичь евнухи за пределами двора, вероятно, они не были социально изолированы[464]. Показательно, что Хрисафий был крестником игумена Евтихия[465]. Следует вспомнить также случай евнуха Иоанна, который был крестным отцом Петра Ивера и в конце концов стал монахом вместе со своим крестником[466]. Таким образом, для придворных евнухов могли существовать социальные возможности, выходящие за рамки их отношений с царем или императором.

Еще одно общее объяснение использования евнухов при царских или императорских дворах дает Виттфогель в своем сравнительном исследовании восточного деспотизма[467]. Обсуждая, в частности, случаи Китая и Византии, Виттфогель трактует использование евнухов-администраторов как «метод усиления авторитарной власти правителя над чиновниками»[468]. По сути, использование кастрированных чиновников низкого социального происхождения создавало полезную проверку для власти традиционной элиты: евнухи сформировали альтернативную базу власти. Он отмечает, что «как и везде, евнухи-администраторы в Византии представляли собой вполне заслуживающую доверия контрольную группу внутри абсолютистской бюрократии»[469]. Виттфогель утверждает также, что «евнухи-администраторы не имели большого значения в обществах завоевателей», то есть они ценились скорее автократическими режимами, которые должны были контролировать местных чиновников и подданных[470]. Привлекательность объяснения, предложенного Виттфогелем для связи евнухов с правителями, заключается в том, что оно предлагает конкретную политическую мотивацию. Примечательно, что эта интерпретация находит подтверждение в исследовании Цая о придворных евнухах династии Мин[471]. Цай утверждает, что императоры династии Мин извлекали выгоду из использования евнухов при дворе, поскольку те обеспечивали противовес власти традиционной конфуцианской элиты, чья враждебность к этой соперничающей группе очень хорошо известна из трудов ее представителей. Однако вместо того, чтобы идеализировать отношения между правителем и его евнухами, как это делал Виттфогель, Цай считает, что правитель думает только о себе: «и чиновники-литераторы, и евнухи были на самом деле пешками в колоссальных институтах династии Мин и ее абсолютизма»[472]. Существовала «дуалистическая система», которая служила императору, а не его чиновникам[473]. Вдобавок к вере в преданность евнухов, почерпнутой из чтения Геродота и Ксенофонта, приписывание Виттфогелем большого значения их социальной изоляции вызывает сомнения[474]. Неоднозначно и его мнение, что в обществах завоевателей не хватало политических евнухов: ему придется объяснить тогда использование евнухов Аббасидами, а его мнение, что в халифате Омейядов их не было, можно оспорить[475]. Наконец, Виттфогель поднимает вопрос о том, зачем вообще использовали евнухов, поскольку рабы и бывшие рабы могли бы выполнять ту же функцию при правителях, и продолжает рассуждением о том, что они «могли выполнять свою задачу еще более эффективно, поскольку их более стандартное телосложение делает их более подходящими для повсеместной репрезентации власти деспота»[476]. Нельзя не почувствовать, что Виттфогель не разобрался в том, что именно в евнухах привлекало монархов.

Приведенное нами рассмотрение теорий, предложенных для объяснения общеисторического феномена придворных евнухов, продемонстрировало трудности с поиском удовлетворительного ответа. Вполне возможно, что у разных дворов были разные мотивы, и поэтому конкретный случай позднего римского двора будет теперь рассмотрен нами отдельно. Ключевая попытка понять, почему придворные евнухи стали столь характерной чертой поздней Римской империи, была предпринята Хопкинсом[477]. Он определяет различные преимущества, которые получали императоры, привлекая евнухов, – например, возможность использовать их в качестве козлов отпущения, чтобы возложить на них вину за непопулярные действия монарха[478], их неспособность ассимилироваться в аристократической элите из-за низкого, рабского или иноземного происхождения и некорпоративный характер их группы[479]. Основные объяснения, предлагаемые Хопкинсом, связаны с изменением характера римского общества и римского императора. Предлагая структурный анализ изменений, произошедших в системе римской власти во времена поздней империи, он, в частности, подчеркивает, что император столкнулся теперь с «единым высшим классом»[480]. Всадники, которых императоры эпохи принципата могли использовать в качестве противовеса власти сенаторской элиты, сами стали частью этой элиты. Поэтому император нуждался в новом элементе для обеспечения баланса в структуре власти, и его обеспечили придворные евнухи[481]. В то же время изменилась сама личность императора. Он был уже не просто первым гражданином, что было идеалом принципата, а священной фигурой, божеством или представителем христианского Бога. Император стал более формализованной и внушающей благоговейный трепет личностью, оторванной от общества своих подданных. В таком качестве он нуждался в канале для связи с внешним миром и в средстве получения информации. Эту функцию и выполняли евнухи[482]. Для Хопкинса именно эта эволюция имеет решающее значение для объяснения того, почему евнухи, а не какая-либо другая группа, и получили свою роль ограничителей власти элиты. Наконец, он утверждает, что именно тот факт, что для спальничих императора стало нормой быть евнухами, и объясняет их значительное присутствие во дворце[483]. Он предполагает, что такое развитие событий было вызвано захватом персидского гарема цезарем Галерием в 298 году. Император Диоклетиан (284–305) – сущностно важная часть той картины, которую рисует Хопкинс[484]. Именно Диоклетиан ассоциируется с вхождением всадников в ряды элиты. Именно Диоклетиан связан с развитием нового имперского стиля – того стиля, который, как считается, был скопирован с персидского образца. И именно при Диоклетиане появляются свидетельства о могуществе придворных евнухов. Нет сомнений в значении анализа Хопкинса как серьезной попытки понять факт существования придворных евнухов (и их власти) в поздней Римской империи, однако некоторые исследователи сочли его вполне убедительным. В своем сравнительном исследовании рабства Паттерсон посвящает главу рабам, имевшим политический вес[485]. Он рассматривает как китайских, так и византийских евнухов, в последнюю группу Паттерсон включает и евнухов поздней