высказывал это мнение, а совсем недавно Мармон и Рингроуз исследовали этот вопрос касательно исламских и византийских евнухов соответственно[501]. Интересно, что они связывают эту способность к посредничеству с гендерной идентичностью евнухов, – это тот аспект, который не был затронут Хопкинсом, но который был определен Стивенсоном как, вероятно, весьма важный. Изучая евнухов как хранителей священного пространства в исламском обществе, Мармон утверждает, что евнухи были «категорией бесполых индивидуумов, которые одновременно определяли и пересекали границы морального и физического пространства в мире живых и в мире мертвых»[502]. Пытаясь понять, почему евнухи были, по-видимому, неотъемлемым элементом византийского общества, Рингроуз приходит к выводу, что «упрощенный ответ заключается в том, что евнухи составляли третий пол – людей, у которых была уникальная способность посредничать между социальными группами»[503]. Сложность подобных теорий, как и в случае с Паттерсоном, заключается в том, что трудно представить себе, чтобы рассматриваемые общества давали объяснение использованию евнухов в таких терминах. Они представляют собой современные осмысления исторической практики.

На наш взгляд, чтобы решение было действенным, оно должно быть понятным соответствующему обществу. Евнухов ценили за то, что они были евнухами. Это оценил Паттерсон и невольно осознал Виттфогелем. Его мнение о том, что обычные рабы «более нормального телосложения» были бы полезнее автократическим правителям, чем кастрированные, предполагает, что автократические правители предпочитали агентов-евнухов по какой-то конкретной причине[504]. Утверждение Паттерсона о том, что высшему господину требуется лучший раб, дает этому привлекательное объяснение. Хопкинс подчеркнул, что изменение характера власти римского императора в поздней античности было важным фактором, способствовавшим появлению придворных евнухов. Нет сомнений в том, что эта эволюция представляла собой непрерывный процесс, от принципата к доминату, причем эллинистические и другие восточные модели, например персидская, также оказывали влияние на римскую имперскую идентичность[505]. Октавиан высмеивал роль евнухов при дворе Клеопатры VII, но к IV веку историк Аммиан Марцеллин высмеивает по той же причине римского императора Констанция II. В «Истории августов» описан персидский пример использования евнухов и связанный с этим характер правителя. Отмечая, что Александр Север не использовал евнухов в качестве советников или служителей, она продолжает:

«Они одни губят принцепсов, потому что хотят жить по обычаю народов или персидских царей: они удаляют их от народа и друзей, и становятся посредниками, часто сообщая отличное от того, что было отвечено [императором], отгораживая своего принцепса и стремясь, прежде всего, чтобы он ничего не узнал»[506].

Хотя евнухи представлены в отрицательном ключе, здесь нет никакой ошибки касательно последующих императоров поздней Римской империи, которые использовали евнухов для связи с миром за пределами своего двора. По мнению Хопкинса, именно Диоклетиан был ответственен за эту трансформацию характера власти римского императора, хотя другие исследователи настаивают на более постепенной эволюции[507]. Недостаток свидетельств об империи III века до Диоклетиана должен заставить нас задуматься. Тот факт, что евнухи уже были могущественны при Диоклетиане, усиливает ощущение того, что эта эволюция началась раньше. Возможно, ссылки «Истории августов» на важность евнухов при Гелиогабале заслуживают более серьезного отношения.

Таким образом, следует предположить, что евнухи становились всё более важной частью римского двора по мере того, как со временем менялся сам характер власти римского императора. Римская империя испытывала влияние внешних представлений о царской власти, которые придавали большое значение использованию евнухов правителями. Нет сомнений в том, что возникали и определенные толкования, объясняющие уважение, оказываемое евнухам, например, за их преданность, и несомненно то, что некогда евнухи, которых брали на службу цари и императоры, ценились и за другие преимущества, которыми они обладали, но основная причина их использования – то, что они были символом царской власти[508]. Комментируя реформы Юлиана, в том числе отказ от использования евнухов при дворе, Сократ Схоластик сообщает, что большинство людей критиковало императора за то, что, «уничтожив то изумление, которое у множества людей порождает императорская роскошь, он сделал императорскую власть легко презираемой»[509]. Испанский путешественник Ибн Джубайр, посетивший Восток в 1182–1185 годах, придерживался того мнения, что евнухи способствовали великолепию двора аббасидского халифа Насира (1180–1225)[510]. Часто считается, что в Китае использование евнухов ограничивалось императорским двором, и, хотя это ошибочно, ясно, что такому обычаю следовали те, кто принадлежал к императорской семье или к знати и кто стремился подражать императорской практике[511]. В греческих и римских свидетельствах о возникновении евнухов благодаря таким восточным царицам, как Атосса и Семирамида, подчеркивается гендерный аспект этих историй, но и царское измерение не следует упускать здесь из виду. В «Евнухе» Теренция использование евнухов ассоциируется не с женщинами в целом, а конкретно с женщинами царской крови[512]. Параллель, проводимая византийцами между ангелами Бога и евнухами императора, усиливает ощущение, что кастрированные мужчины совершенно естественно ассоциировались с монархами[513].

Нет сомнений в том, что евнухи были традиционной приманкой восточных царских дворов, и существует ряд возможных причин, помимо уже рассмотренных, почему евнухи были так связаны с монархами. Как измененные люди с физическими особенностями, евнухи составляли группу, производившую непосредственное визуальное воздействие (даже больше, чем некастрированные иноземцы), и в таком качестве имели большую ценность как символы и маркеры монаршего статуса[514]. Поэтому они ценились выше других рабов и слуг, – факт, который озадачил Виттфогеля. Евнухи давали то представление о власти, которое соответствовало актуальной повестке императора или царя. Как мужчины, лишенные способности к деторождению, они символизировали чрезвычайную власть своих хозяев. Стоит вспомнить практику кастрации политических врагов, живых и мертвых, которая была выражением триумфа и контроля. Проблема мужественности здесь тоже весьма актуальна. В случае кастрации противников мужественность кастратора усиливается, а мужественность жертвы сводится на нет. В случае использования евнухов при дворе тот факт, что некастрированный правитель мужского пола был окружен кастрированными мужчинами, вероятно, усиливал его мужскую идентичность и, следовательно, его статус могущественного лица. Это, безусловно, относится к китайскому императору и османскому султану. История о том, что Семирамида (или Атосса) придумала использовать евнухов при дворе, чтобы скрыть свою женственность, окружив себя феминизированными мужчинами, предполагает, что гендерный аспект придворных евнухов ценился в греко-римской древности.

Конечно, следует признать, что не при всех восточных дворах были евнухи. Например, часто обращается внимание на отсутствие придворных евнухов в Японии, и предпринимаются попытки понять эту очевидную аберрацию[515]. Таким образом, использование евнухов при царских или императорских дворах не было неизбежным. Должны были существовать подходящие условия для принятия этой традиции. Решающими факторами здесь были готовность и возможности. Однако как только эта практика принималась, ее