– Бедная моя! – бормотал Джуниор, целуя мои дрожащие руки. – Зачем ты с ней вообще разговаривала?!

– А ттты чттто, зн… зна… знаешь, кттто она?! – Я даже начала заикаться.

– Знаю. Это жена твоего бывшего. Этого учителя.

И тут меня сразу перестало трясти: я никогда не рассказывала Пете про Евгения Леонидовича! Я пересела с его колен на сиденье и спросила:

– Откуда ты знаешь про учителя?

Джуниор был явно смущен, даже уши покраснели.

– Ты что, собирал на меня досье?!

– Не я! Отец. А мне пришлось… ознакомиться. Ленка, честно! Я бы не стал!

– Я надеюсь. И что ты еще там вычитал?

Он страдальчески сморщился, но выговорил:

– Я знаю… про твою беременность. Лен, я позавчера только прочел, правда! Просто боялся тебе об этом сказать! Лен?

– Ну, знаешь и знаешь. Мне уже все равно. А еще что?

– Да, собственно, это и все. Лен, прости меня!

– За что?

– За моего отца, – ответил мрачно Джуниор и отвернулся к окну. Так мы и ехали дальше, глядя в разные стороны.

– Куда это мы едем? – наконец опомнилась я. – Я хочу домой! К себе домой.

– Хорошо, к тебе.

Шофер послушно свернул в сторону железной дороги. Я думала: может, сейчас и порвать с ним? Но как?! Так я ни до чего и не додумалась. Когда приехали, оказалось, что я все еще не могу нормально двигаться, и Джуниор понес меня на руках. Я легла на диван и свернулась калачиком. Он молча стоял надо мной.

– Ты иди, ладно? Не обижайся! Мне надо побыть одной.

– Хорошо.

Он повернулся и вышел, но, как потом оказалось, никуда не ушел. А я, наконец, заплакала. Я рыдала и выла, кричала в голос, колотила руками по дивану, кусала подушку, оплакивая своего несчастного малыша – первый раз за все эти годы. Тогда, в том страшном июне, я должна была держаться – ради мамы, которую известие о гибели ребенка просто подкосило. Ремиссия сразу закончилась, и следующие несколько лет были сплошным адом для нас обеих.

Выплакавшись, я, наверно, заснула – очнулась, не понимая, где я и что со мной. Ноги уже слушались, я встала, сняла парадное платье, завернулась в халат и побрела в сторону кухни: мне хотелось выпить воды или чего-то покрепче, а потом вымыться и что-нибудь съесть. Именно в таком порядке. На кухне горел свет, а у стола сидел Джуниор и спал – голова запрокинута, рот открыт. Я достала из холодильника бутылку минералки, открыла и стала пить прямо из горлышка, проливая воду на грудь. Потом присела на другой стул – вздохнула и тупо уставилась в пространство. Через некоторое время Петя зашевелился, проснувшись: сначала чертыхнулся – нога затекла, а потом увидел меня:

– Как ты, Кошка?

Я пожала плечами. Представляю, какой у меня был вид: зареванная, опухшая, лохматая… Джуниор встал и поморщился, разминая ногу, потом шагнул ко мне, сел на пол и положил голову мне на колени:

– Ленка-а… Я так тебя люблю…

Я бы заплакала, если б могла.

Но слез больше не было.

На следующий день я не выдержала и рассказала про досье Челинцеву. А кому еще? Он же был моим другом, чуть ли не единственным.

– Представляете, Федор Николаевич? Лыткин-старший расследование провел. И чего он так волнуется – я же не собираюсь замуж за его драгоценного сына.

– Что вы! Ему и в голову не придет, что найдется женщина, которая откажется от подобного шанса. Кстати, а сам драгоценный сын знает, что вы не собираетесь за него замуж?

– Я думаю, знает, – неуверенно проговорила я. Или нет?! – Интересно, а чем я так не хороша Лыткину-старшему? Как вы думаете? Тем, что нищая?

– Ну, у них столько денег, что приданое невесты волнует папашу меньше всего. Наоборот, чем беднее невеста, тем легче держать ее под башмаком. Мне кажется, ему не нравится, что вы сильная женщина.

– Это я-то – сильная?

– Конечно! Сильная, умная, самодостаточная. Вас не подомнешь под башмак. Вы способны влиять на Петю, даже управлять им. Папаша боится этого и ревнует.

– Почему-то я совсем не уверена, что могу хоть как-то повлиять на Джуниора…

– Напрасно вы так думаете. Возьмите хотя бы его внешний вид – он всю жизнь стригся почти «под ноль», а теперь имеет вполне презентабельную прическу. Разве не вы велели ему отпустить волосы?

– Я не велела! Я просто намекнула.

– Ну вот! Но главная причина папашиной неприязни, я думаю, другая. Он ярый антисемит.

– И что?

– Как что?! Лена, вы же еврейка!

– Я?! С чего вы взяли?! – изумилась я, но потом опомнилась: – Ах да! Дед Бронштейн! Надо же, я никогда не думала о себе с этой точки зрения… Но сколько у меня той крови – четвертинка!

– Не важно, сколько. Главное, что она есть. Трофим Лыткин – антисемит и ксенофоб, махровый националист. Возможно, тут есть что-то личное – его первая жена была еврейка. Он иначе, чем чертовой жидовкой, ее не называет. И к дочерям такое же отношение. Именно поэтому он так зациклился на Пете. Его-то мать чисто русская.

– Какое-то средневековье, честное слово! А откуда вы столько знаете о Лыткине, Федор Николаевич?

– Я одно время встречался с его старшей дочерью.

– Вы любили ее, да?!

– Да. Но ничего не вышло. Трофим… В общем, не вышло. Лена, хочу вам сказать еще одну вещь: в этом году Трофиму исполняется семьдесят пять. Ходят упорные слухи, что он собирается на покой – сдает сердце. Тогда ваш Джуниор встанет во главе семейного бизнеса. Тридцать лет, пора. Подозреваю, отец будет настаивать, чтобы Петя с вами расстался.

– А когда юбилей?

– В середине декабря. Он Козерог по зодиаку. Поэтому такой упертый.

– Неужели вы верите во все эти гороскопы?

– Не очень. Но Трофим действительно Козерог. Я бы сказал – царь Козерогов. Так что: будьте осторожны!

Чем больше приближался декабрь, тем сильнее нервничал Джуниор и тем нежнее он обращался со мной. Наша обоюдная закрытость удвоилась – мы оба словно надели дополнительные доспехи, а разговоры стали шедеврами конспирации из-за обилия умолчаний и недоговорок. Я часто ловила на себе напряженный взгляд Джуниора, но он тут же отворачивался. Однажды он осторожно спросил:

– Лен, а ты… – но сам себя остановил: – Да нет, ничего.

– Что ты хотел узнать?

– Да ерунда.

– О чем-то из моего прошлого? Спроси, я переживу.

– Я хотел спросить… Ты что… Ты сделала аборт?

– Конечно, нет! Я хотела этого ребенка! Он умер, не родившись.

– Боже мой… Прости меня!

– Перестань. Я смирилась.