Посадку на судно, по-видимому, предполагалось осуществлять не с пирса, а со специально возведенной рядом с ним пристани. Вдалеке Тео разглядел два низких судна с украшенными цветочными гирляндами палубами, а на другом конце пирса, возвышавшемся над пристанью, — группку людей. На некоторых, как ему показалось, была униформа. Впереди, примерно в восьмидесяти ярдах, остановились три автобуса. Пока Тео подходил ближе, из них начали выходить пассажиры. Первыми появились музыканты в красных пиджаках и черных брюках. Они стояли группкой и болтали, и солнце вспыхивало на меди их инструментов. Один из оркестрантов шутливо ударил соседа. Несколько секунд они делали вид, что боксируют, затем, когда возня им наскучила, закурили сигареты и устремили взгляд на море. Следом стали выходить старики и старухи; одна из них спускалась без посторонней помощи, другие опирались на медицинских сестер. Из багажного отделения одного из автобусов вынули несколько кресел-каталок. Наконец из автобуса помогли выйти самым слабым, которых сразу же усадили в кресла.

Тео издалека следил, как цепочка спешащих друг за другом сгорбившихся фигур беспорядочно спускалась по идущей под уклон тропинке, разрезающей надвое скалу, к пляжным домикам на нижнем променаде. Внезапно он понял, что происходит. В этих домиках старые женщины переодевались в белые одежды — в домиках, которые столько десятилетий оглашались детским смехом. Названия, почти тридцать лет не возникавшие в памяти, сейчас вспомнились — глупые, счастливые напоминания о семейном отдыхе: «Домик Пита», «Океанский пейзаж», «Коттедж брызг», «Счастливая хижина». Он стоял на вершине скалы, сжимая ржавые поручни ограждения и наблюдая, как старушкам помогали подниматься по ступеням и входить в домики. Оркестранты стояли недвижно, глядя на это. Но вот они посовещались, загасили окурки, взяли свои инструменты и тоже двинулись вниз по скале. Выстроившись в шеренгу, они застыли в ожидании. Молчание становилось невыносимым. Позади Тео протянулся ряд викторианских домов — с закрытыми ставнями, пустые, они походили на ветхие памятники более радостных дней. Берег внизу был пустынным, лишь пронзительные крики чаек нарушали тишину.

Теперь старым женщинам помогали выйти из домиков и построиться в ряд. Все они были облачены в длинные белые балахоны, напоминающие ночные сорочки, поверх которых было накинуто что-то вроде шерстяных шалей и белых пелерин, крайне необходимых на пронизывающем ветру. Тео был рад, что на нем теплое твидовое пальто. У каждой женщины в руках был букетик цветов, и поэтому они казались стайкой взъерошенных подружек невесты. Тео удивился: кто приготовил цветы, кто открыл домики, кто оставил в них сложенные ночные сорочки? Вся это процедура, казавшаяся такой спонтанной, на самом деле была тщательно организована. Тео впервые заметил, что домики в этой части нижнего променада были отремонтированы и заново покрашены.

Когда процессия медленно двинулась по нижнему променаду в сторону пирса, заиграл оркестр. Первые звуки меди разорвали тишину, и его охватили возмущение перед совершаемым насилием и невыносимая грусть. Оркестр исполнял веселые песни: звучали мелодии времен молодости его дедушек и бабушек, песни-марши Второй мировой войны, которые он узнал, но названия которых поначалу не мог вспомнить. Потом некоторые из них всплыли в его памяти: «До свидания, черный дрозд», «Кто украл мою девушку», «Где-то за радугой». Когда старушки подошли к пирсу, музыка стала другой, и он узнал мелодию псалма «Пребудь со мной». После первого стиха откуда-то снизу до Тео донеслось жалобное мяуканье, схожее с криками морских птиц, и он понял, что это запели старушки. Потом он увидел, как некоторые из женщин стали двигаться под музыку, держась за свои белые юбки и неуклюже делая пируэты. Ему пришло в голову, что старух могли накачать наркотиками.

Стараясь не отставать от последней пары, Тео шел к пирсу. Теперь ему открылась вся сцена. На пирсе стояло всего лишь человек двадцать, некоторые, должно быть, родные и друзья, но большинство — сотрудники Государственной полиции безопасности. Два низких судна напоминали маленькие баржи. От них остался лишь корпус, палуба была уставлена рядами скамей. У каждого суденышка стояли двое солдат, и, когда старушки входили на борт, солдаты нагибались, очевидно, чтобы сковать кандалами их лодыжки и прикрепить к ним груз. У самого пирса был пришвартован моторный катер, и это окончательно прояснило план. Когда суда исчезнут из поля зрения, солдаты затопят их, а сами пересядут на катер и вернутся на берег. Оркестр на берегу все играл, на этот раз исполнял «Нимрод» Элгара[28]. Пение прекратилось, и до Тео не долетало никаких звуков, кроме беспрестанного шуршания гальки от набегавших волн и редких, отдаваемых негромким голосом приказов.

Он сказал себе, что с него достаточно и теперь вполне можно вернуться к машине. У него не было никаких желаний, кроме одного — как можно скорее уехать из этого городка, вызывавшего мысли об упадке, пустоте и смерти. Но он пообещал Джулиан посмотреть церемонию, а это значит — нужно оставаться здесь до тех пор, пока суда не скроются из виду. Словно для того, чтобы укрепиться в своем намерении, он спустился по бетонным ступеням с верхнего променада на берег. Никто не приказал ему удалиться. Кучка официальных лиц, медсестры, солдаты, даже музыканты, поглощенные жуткой церемонией, казалось, даже не заметили его присутствия.

Внезапно возникло какое-то волнение. Одна из женщин, которой помогали взбираться на ближнее судно, вдруг закричала и начала отчаянно колотить руками. Прежде чем застигнутая врасплох сиделка успела что-то предпринять, женщина прыгнула с пирса в воду и стала изо всех сил грести к берегу. Инстинктивно Тео сбросил тяжелое пальто и побежал к ней, шурша камнями и галькой и чувствуя, как ледяные укусы моря замораживают щиколотки. Несчастная была сейчас всего ярдах в двадцати от него, и он хорошо рассмотрел ее — с растрепанными седыми волосами, приклеившейся к телу ночной сорочкой, болтающимися обвисшими грудями и кожей, напоминающей грубую ткань. Очередная волна сорвала сорочку с ее левого плеча, и стало видно, как ее грудь непристойно покачивается, подобно гигантской медузе. Женщина все кричала высоким пронзительным голосом, словно истерзанное животное. И тут он узнал ее. Это была Хильда Палмер-Смит. Его словно ударили, он кинулся к ней, протянув вперед руки. Вот тогда-то это и произошло. Он уже готов был схватить ее запястья, как вдруг один из солдат прыгнул с пристани в воду и рукояткой пистолета сильно ударил женщину по голове. Она упала лицом в воду, беспомощно перебирая руками. На мгновение вода покраснела, но следующая волна поглотила несчастную и, отхлынув, оставила ее распростертой в прибрежной пене. Хильда попыталась подняться, но солдат ударил ее снова. К этому моменту Тео добрался до нее и крепко стиснул ее руку, но почти тотчас почувствовал, как его схватили за плечи и отбросили в сторону. Он услышат голос — тихий, повелительный, почти ласковый: «Успокойтесь, сэр. Успокойтесь».

Еще одна волна, больше предыдущей, поглотила Хильду, а его сбила с ног. Когда вода схлынула, он, с трудом поднимаясь, снова увидел ее, распростертую, в ночной сорочке, собравшейся складками чуть выше худых ног, обнажив нижнюю частью тела. Он застонал и, спотыкаясь, снова побрел к ней, но, снова получив удар — на сей раз в висок, — упал. Он ощущал жесткость гальки, вдавившейся ему в лицо, перебивающий все запах соленой морской воды, ритмичный гул в ушах. Руки его хватали мелкие камешки, ища, за что бы ухватиться. И тут накатила другая волна, и он почувствовал, что его тащит прочь от берега. Почти теряя сознание, он попытался приподнять голову, попробовал сделать вдох, понимая, что еще чуть-чуть, и ему конец. Но подоспела третья волна, которая подняла его и бросила на прибрежные камни.