А еще – этот Боро ничего не боялся. То ли свято верил в свою безнаказанность, что Эйден сам испугается за свою жизнь и его не тронет, то ли… Ярость в глазах. Эта ярость заполняла все, вытесняя даже страх.

Словно он уже мертв и нечего терять.

Ненависть.

Вторая странность – в его жене.

Когда Эйден выскочил из участка на улицу, подышать воздухом и остыть, заметил женщину с младенцем у крыльца. Она поняла, что на нее смотрят, подошла.

– Господин наместник, – сказала женщина шепотом, – вы должны отпустить моего мужа, он не виноват, – шепотом, но невероятно настойчиво, уверенно, с нажимом даже. – Если он умрет, наши дети умрут тоже. Нам нечего будет есть. Нас выгонят из дома, потому что мы не сможем больше платить. Вы должны его отпустить, вы же не хотите убить детей?

Женщина смотрела на него, и глаза у нее были такие же черные. Ребенок не плакал, не двигался… проскользнула даже мысль, что он уже умер, но нет, просто спит.

– Ваш муж совершил преступление и должен ответить, – сказал Эйден.

– Вы убьете нас? – ее глаза вспыхнули, как тлеющие угли под порывом ветра.

Она внезапно, резко схватила Эйдена за руку, и он едва сдержаться, чтобы не заорать от прикосновение и не рвануться прочь. Потому что мгновенно резко кольнуло в груди, там, где сидело проклятие. Но дергаться уже поздно.

Эйден сам схватил женщину за руку. Крепко.

– Как зовут вашего мужа? – потребовал он.

– Боро, он…

Эйден не дал договорить, тряхнул.

– Как зовут вас?

– Айнара… Айни.

– Хорошо. Имена ваших детей? Назовите!

И вдруг такая паника в ее глазах. Она дернулась, забилась.

– Отпусти! Ты убьешь нас?! Убийца! Помогите! Убийца!

Дернулась, попыталась ударить его, чуть не уронила ребенка, вернее уронила, но Эйден успел подхватить. Только пока ловил – пришлось отпустить женщину. На мгновение растерялся, оказавшись в младенцем в руках. Как его держать? Но женщина тут же выхватила ребенка и бросилась прочь.

Безумие.

В то, что это подстроено – Эйден не сомневался.

В допросе он начал с простого, попросил Боро назвать имена жены и детей, ради которых он старался. Тот назвал, Эйден запомнил. А потом, через какое-то время попросил назвать снова, но теперь имена были другие… не все, но… жена Айни, да…

Он пошел к лейтенанту, который записывал показания, и снова увидел, что все не так. Не только имена, но и количество детей не совпадало. И ясно, что Боро врет, но…

Врет настолько открыто, не утруждая себя даже видимостью правды.

Слишком.

Подстроено.

То, что за Эйдена так быстро и так активно взялись, значило, что истина где-то рядом. Он на верном пути. Нужно лишь чуть глубже копнуть, а, может, просто сопоставить одно с другим.

Нет, допрос не поможет. В кабинет Эйден решил не возвращаться.

Но и домой пошел не сразу.

Больница, черный круг, старуха у бара, парень с кухонным ножом, люди с черными глазами, полными ненависти.

Больница…

Тэм Харо, который занимался строительством… он не может не знать. Тиммет. В документах почти всегда просто инициалы, но в некоторых записях имя указано полностью. Тиммет Монтгомери Харо. Малькасиец, но если «Тэм», как он представился, то скорее на местный манер. Хочет сойти за местного? А фамилия не малькасийская. И вообще странная, что-то цепляло взгляд, но не понять.

Пойти, для начала, просто поговорить, не пытаясь выдвигать обвинения. Например, предложить денег для больницы… Харо ведь этого хотел. И это, пожалуй, единственное, за что сейчас можно зацепиться. Пойти прямо сейчас.

Все же, в участок Эйден вернулся, узнать адрес.

То, как лейтенант в приемной смотрел на него – уже говорило о многом. Все смотрели. Когда Эйден вошел – все замерло, затихло. Только чье-то взволнованное сопение в тишине.

И даже не стоит спрашивать – почему. Боро мертв? Но обвинять наместника сейчас… кто знает, кого он решит убить дальше?

Разве не так?

В бездну их всех.

Адрес, впрочем, ему сказали.

Вернулся домой, взял пятерых гвардейцев, пусть разомнутся тоже.

И – нет. Разговора не удалось.

Эйден постучал, ему открыли.

– Господина Харо нет дома, – высокий напыщенный дворецкий, пахнущий словно цветочная клумба, окинул Эйдена критическим взглядом. – Ему что-то передать?

– Где он? – спросил Эйден.

Дворецкий скривился, словно от кислого, всем своим видом показывая «я не обязан вам докладывать, ходят тут…» Но доложил.

– Он уехал вместе с госпожой Орах. Полагаю, вернутся только завтра к обеду.

С Тайрой?

– Уехал куда?

– Госпожу вызвали по личному делу, и господин Харо, как ее будущий муж, вызвался сопровождать.

– Муж?

Признаться, в это не верилось. То ли Эйдну снова кажется что-то непонятное, то ли казалось раньше. Но с другой стороны, почему бы и нет. Что он знает о Тайре?

– Они помолвлены, – пожал плечами дворецкий. – Вам не стоит ждать здесь, господин. Я передам господину Харо, что вы заходили. Могу передать что-то еще, если пожелаете.

– Не стоит.

Остро захотелось развернуться, уйти и…

Бред какой-то.

Но сейчас все равно не понять.

И все же, трех гвардейцев Эйден у дома оставил, и велел дежурить, не особо мозоля глаза. И как только Харо вернется – сразу сообщить ему.

А сам – домой, кофе пить и думать.

Хотя хотелось совсем не кофе.

Наместника она встретила на пороге, он собирался куда-то бежать. Серый какой-то, осунувшийся, круги под глазами… но если то, что ей сказали – правда…

Тайра почти верила, пока шла сюда, но сейчас, едва взглянув, поймав мимолетную, скорее неосознанную улыбку на его лице, когда он увидел… и тут же поджал губы, серьезно.

Он не мог. Он не убийца. Если только это не действие магии, и все вышло помимо его воли.

– Доброе утро, госпожа Орах, – глухо, чуть хрипло сказал он. – Раз уж вы пришли сами, думаю, нам стоит поговорить. Пройдемте в кабинет.

День давно.

И ночь выдалась очень тяжелой, Тайра почти не спала. Вчера вечером ее попросили приехать, помочь ребенку. Не то, чтобы друзья семьи, скорее знакомые ее покойного мужа, у них поместье недалеко от города. Обычно Тайра не занимается лечением, ее сила не совсем той направленности, да и не слишком велика… Но ребенок. Очень просили, говорили, что больше не к кому обратиться. Даже непонятно, отчего лечить. Никаких явных признаков болезни, только сильный жар уже который день, и все хуже.