Детективы получили разрешение от врачей и приходили каждый день.

Сперва мама никак не реагировала на их расспросы, но со временем она начала доверять им и становилась все более разговорчивой. Однако ее показания никак не могли указать на убийцу. Они очень сблизились, но каждый раз перед уходом детектив не мог скрыть разочарование.

Тогда нам было очень тяжело читать газеты и журналы. Сперва я так хотела узнать, что же произошло, что скупала все газеты подряд, но как только появились слухи о том, что мама была замешана, мне стало страшно читать статьи, и я перестала. Открыв любую из них, я лишь просматривала заголовки, но мне казалось, что эти строчки вот-вот набросятся на меня и ударят ножом прямо в грудь. Я могла неподвижно сидеть по полчаса, не в состоянии собраться и открыть газету. Дошло до того, что я не притрагивалась к прессе, пока муж не прочтет ее и не одобрит.

Это продолжалось около двух месяцев. Расследование зашло в тупик, и жизнь будто остановилась. Какое-то время детективы не показывались у нас дома, поэтому, когда я увидела их снова, то была поражена — они выглядели измученными и уставшими. Увидев их изможденные лица, я снова ощутила злость и отчаяние. Сколько еще это будет продолжаться? Эти люди работают на износ… На что вообще идут наши налоги? Когда уже закончится этот кошмар? Почему мы должны продолжать страдать, не зная, к кому обратиться и кого винить?

Новость о смерти преступника была как гром среди ясного неба[47].

Я не встречала его имени до того дня. Пресса была взбудоражена, а нас наконец оставили в покое. Все это время мы были частью этого расследования, и вот нас просто списали со счетов.

Газеты и журналы принялись копаться в жизни человека, которого все называли убийцей, но мне казалось, что все происходит где-то далеко от нас. На тот момент мы были так измучены, что даже мама и бровью не повела, прочитав о преступнике в газетах.

Однако понемногу нас все же охватило волнение.

Неужели это конец? Все именно так и кончится?

Что дальше, как нам теперь продолжать жить?

Помню всеобщее разочарование. Люди впадали в отчаяние, поняв, что все так и закончится. Преступник был мертв, и газеты довольно быстро остыли к этому делу, несмотря на энтузиазм, проснувшийся у них в начале расследования. Мгновенно дело было закрыто и предано забвению.

Мы тоже перестали быть интересны окружающему миру.

Странно, но с того дня, как стало известно имя преступника, я вдруг перестала бояться газет и журналов. Словно исчезло дьявольское наваждение. Я больше ничего не боялась. Я могла читать о случившемся и ничего при этом не чувствовать.

Детектив специально зашел к нам домой, чтобы сделать официальное заявление об окончании расследования. Увидев его темно-серый костюм, я подумала, что наконец наступила осень.

Детектив выглядел спокойным, но что-то в его взгляде выдавало неудовлетворенность произошедшим. Мы чувствовали то же, потому странно было, потупив глаза, не решаться заговорить друг с другом.

Найденный мужчина, несомненно, являлся тем, кто доставил отравленные напитки. Детектив говорил о нем так, словно подозревал, что в деле замешан кто-то еще — истинный преступник. Но больше он ничего не сказал.

Помню, он, обуваясь перед уходом, бормотал себе под нос:

— Должно быть, я шел по другому следу…

— Кто же это? — выпалила я.

Детектив рассмеялся и не ответил. Затем, словно резко вспомнив, достал из кармана журавлика и передал маме. Тот был не из дешевой бумаги, как обычно, а из красивого листка васи[48] с сусальным золотом.

— Берегите себя, вам нечего стыдиться, вы ничего плохого не сделали. Будьте здоровы. — То, как он говорил это, было похоже на молитву.

Стоило маме взять журавлика в руки, как она разрыдалась и чуть не упала от избытка чувств. Мы не ожидали такой реакции. Детектив и я поддержали ее, но она еще долго не могла перестать плакать.

— Нет, детектив, нет, неправда, я не должна была выжить… — повторяла мама без остановки.

Я не смогла сдержать слез и принялась спрашивать:

— Что не так? Мама, зачем ты так говоришь? Ты же ни в чем не виновата…

Но она лишь отрицательно мотала головой и продолжала:

— Нет, нет, неправда…

Детектив ушел, больше не проронив ни слова.

Мы вышли, чтобы проводить его, и еще какое-то время стояли у дома и плакали.

До самой своей смерти мама так и не рассказала нам, что она тогда имела в виду.

Тот журавлик теперь лежит на ее надгробии.

Я боялась Хисако.

Даже не знаю, почему. Не могу выразить это словами.

Можно сказать, что я ей завидовала. Да, она не могла видеть, но у нее было все. Или же все само пришло к ней именно потому, что она не могла видеть? Понимаю, эти слова могут обидеть незрячих людей. Но Хисако не была обычным человеком. Она не подходила ни под один критерий или стандарт других людей.

В обмен на свое зрение Хисако получила весь мир — совсем иной, отличный от того, что знаем мы. Мне казалось, что она заключила с кем-то сделку — обменяла глаза на возможность владеть целым миром. Вот почему я боялась ее.

Я как-то видела ее на качелях.

Маленькие подвесные качели в парке неподалеку.

Хоть Хисако и лишилась зрения, упав с них в раннем детстве, она продолжала их любить.

Увидев ее на качелях в закатном солнце, я была напугана.

Она отчаянно отталкивалась ногами от земли, чтобы подняться на них как можно выше. Даже просто смотреть на нее было страшно.

А затем я увидела ее выражение лица.

Улыбка до ушей.

Радостная улыбка человека, заполучившего все, что он желал.

Никогда, ни до этого ни после, я ни у кого не видела такой улыбки. Разглядывая ее, я почувствовала себя виноватой, словно увидела что-то, чего не должна была видеть.

Я резко замерла, не в состоянии сдвинуться с места.

На какое-то мгновение мне показалось, будто я увидела тот самый мир, что она видела с этих качелей.

Абсолютно белый. Во всех направлениях, куда хватит глаз, бесконечное, подобно космосу, идеально белое ничто. Только качели раскачивались в этой абсолютной пустоте.