Встреча с Богданом Алконостовым, действительно, отменялась. Предлагали даже сдать билеты в кассу, обещали выплатить за них деньги, но в толпе таинственно зашептались, что встреча только отложена и состоится на третий день. «Послезавтра», — многозначительно поясняли вполголоса, и билеты, мол, будут действительны. Просто билетов не хватает, и их собираются продать подороже. Афиша вечера продолжала висеть. На стене четко прочитывались буквы: «Сын Человеческий». Эти буквы придавали свой колорит весеннему Коктебелю. Розовый цвет тамариска вчера напоминал мне сыпь от кори. Сейчас он походил на гвоздиные язвы.

Весь день по пляжам и пансионатам Коктебеля ходил слух о несчастном случае. В прибрежных горах нашли будто бы тело мертвого мужчины, и мужчина этот — чуть ли не Алконостов. Сезон в Коктебеле по-настоящему еще не начался, но, как выяснилось, многие приехали специально, чтобы не пропустить встречу с Алконостовым. Я еще никогда не бывал на его выступлениях, но много слышал о нем. Признаюсь, я плохо понимал, что такое Алконостов: не то экстрасенс, не то лектор, не то мастер художественного слова. В последнее время о нем говорили такое, что я не решался верить и тем более стеснялся повторять. Уверяли, например, что на встречах с Богданом Алконостовым происходят чудесные исцеления. Знатоки восхищались портретом Богдана Алконостова. Его написала московская художница Елена Золотницкая. На выставку мне протолкаться не удалось. Ожидалось, что портрет будет экспонироваться во время встречи. «Его надо видеть, видеть», — упорно повторяли поклонники Богдана Алконостова. Естественно, я был среди тех, кто сохранил свой билет, настроившись на послезавтра.

Я шел берегом, розовая дымка тамариска уже окрашивалась в закатные тона. Я надеялся встретить художницу, которая обычно писала портреты здесь на берегу. Раньше к ней приставала иногда милиция, но теперь ее работа приобрела легальный статус. Художница приезжала с дочкой, а когда дочка подросла, отпала возможность встретиться с художницей в Коктебеле весной или осенью. Ее приезды лимитировал учебный год. Тем более я был рад встретить ее здесь в мае. Я спросил ее, как она относится к знаменитому портрету Алконостова. Она ответила уклончиво, но помогла мне раздобыть дефицитный билет на сегодняшний вечер.

Вечер откладывался, и я не знал, куда девать время. Мне повезло: навстречу мне по берегу шла сама Жанна Венц. Я называл ее так, потому что она была похожа на известный портрет Тулуз-Лотрека. У нее так же по-обезьяньи выдавалась нижняя челюсть, но это не портило ее, подчеркивая выражение чуткой цепкости на умном лице. Жанна Венц была прирожденная собеседница, и я всегда ценил общение с ней.

Художница шла по берегу быстрым, тревожным шагом, и у меня даже мелькнула мысль, не разыскивает ли она меня. Что-то похожее на облегчение, действительно, скользнуло по ее лицу, когда она узнала меня. Я пожаловался, что вечер перенесли на послезавтра, и спросил, свободна ли она сегодня. «На послезавтра», — доверчиво кивнула Жанна Венц и взяла меня под руку.

— Признаться, я много ждал от сегодняшнего вечера, — сказал я. — Много слышал об Алконостове, а его самого не слышал никогда.

— Его надо видеть, видеть, — повторила Жанна Венц знакомое заклинание.

— Вы-то видели его?

— Много лет подряд старалась не пропускать ни одного его выступления.

— Скажите, что значит это странное название? Почему «Сын Человеческий»?

— Так называет он все свои выступления с тех пор, как разрешили…

— И о чем же, примерно, идет речь на таких вечерах?

— О Туринской Плащанице.

— И что же, оспаривает он или подтверждает ее подлинность?

— Подтверждает, но особенным образом. Используя наглядное пособие.

— Какие же тут могут быть наглядные пособия? Слайды?

— И слайды тоже, но прежде всего он сам, его внешность, его голос…

— Да, ведь он, кажется, что-то вроде чтеца-декламатора…

— Отчасти так, но дело не в этом. Я вижу, житие Богдана Алконостова неизвестно вам. Я расскажу вам вкратце, за неимением лучшего. Ведь я до известной степени заинтересованное лицо. Он учился в аспирантуре одного московского пединститута и начал в литературных салонах почитывать вслух стихи русских поэтов, прежде всего Максимилиана Волошина и Бориса Пастернака. Странное, на мой взгляд, сочетание, но Богдан имел успех, так как выбирал стихи, тогда не публиковавшиеся, например, «Гефсиманский сад». С неменьшим успехом читал он и «Северовосток» Волошина, тогда это было еще опасно… Естественно, мальчик приехал в Коктебель со своей программой, и одна пожилая дама узнала его…

— То есть, как узнала?

— Приняла его в сумерках за Волошина. Он уже тогда был полноват, отпустил окладистую бороду. И тогдашний экзальтированный Коктебель среагировал. Поистине невозможно было протолкаться в коктебельские салоны, где он читал. Его пригласили выступить в писательском Доме творчества, стали звать в пансионаты, а из Дома-музея Волошина он просто не вылезал. Думаю, что сам Макс не чувствовал там себя хозяином до такой степени.

— Любопытно…

— Произошло то, что происходит не так уж редко. Публика отождествила чтеца стихов с их автором, перенесла на него легенду о Волошине. Слава новоявленного двойника за один сезон докатилась до Москвы, до Питера. От приглашений отбою не было. Из аспирантуры его то ли отчислили, то ли он сам ушел. Но Богдан отнюдь не прогадал от этого. Он стал профессиональным двойником.

— А при чем тут Плащаница?

— Слушайте дальше. Однажды Богдан читал Волошина «Русь глухонемая». Помните:

И вот взываем мы: «Прииди!»

А избранный вдали от битв

Кует постами меч молитв

И скоро скажет: «Бес, изыди!»

При этих словах по аудитории пронесся шепоток. А Богдан тут же продекламировал:

Неужто тьмы крылатых легионов

Отец не снарядил бы мне сюда?

И волоска тогда на мне не тронув,

Враги рассеялись бы без следа.

Я никогда не понимала, причем здесь «тьмы» да еще «крылатых легионов». Известно ведь, кому имя легион. Как-то не вяжется это ни с Отцом, ни с Сыном Человеческим. А шепоток нарастал, и уже чуть ли не все как один выдохнули: Иисусе! Оказалось что Богдан похож не только и не столько на Волошина, сколько на самого Христа…

— Я слышал что-то в этом роде…

— Наверняка слышали. Тут-то все и началось.

Жанна уверенно вела меня под руку в сторону от моря. Тропинка суживалась, поднимаясь вверх. Я пропустил мою собеседницу вперед. «Летом здесь должно сильно пахнуть полынью», — подумалось мне. Жанна Венц продолжала:

— Поклонники Богдана разделились на две партии. Более старые и консервативные составили партию максовцев. Они зациклились на сходстве Богдана с Волошиным и не хотели признавать ничего другого. Теперь я должна согласиться, что во многом они были правы. Это было самое безобидное… на худой конец. Иисусовцы же были, как правило, моложе и гораздо агрессивней. Макс Волошин попросту мало интересовал их. Зато наиболее ярые иисусовки готовы были публично мыть Богдану ноги и вытирать их своими волосами, только стрижка короткая мешала. Тут-то случилась я, соглашательница…