— А кто тогда здоров? Он говорил, дочка правильно сделала; она выбросилась из окна, чтобы отец воскресил ее; я этому помешала, я виновата в ее смерти.

Я не знал, что сказать.

— Он говорил: людям нужен чудотворец, только чудотворец спасет их. Посмотри, все рушится, все распадается вокруг. Наша дочь — великомученица. Она хотела дать возможность совершить чудо… спасти всех… Он кричал: ты предательница, Иуда в мини-юбке…

— А ты самозванец!

— Что такое самозванец? Чудотворец — всегда самозванец. Тот был величайший самозванец в истории. Не депутат, не президент, не диктатор, только чудотворец спасет человечество. Власть чудотворцу! Чудотворец еще никогда не был у власти. Я докажу тебе… Наша дочь вернется… Ты родишь ее снова…

Он обнял меня… Он пытался повалить меня в прошлогоднюю полынь буквально на том самом месте, где шестнадцать лет тому назад… Я оттолкнула его… Но нет, дело не в моем толчке. Он сам отшатнулся от меня и дико закричал:

— Как ты смеешь не верить, что я Христос? Ты увидишь… Ты увидишь…

Он замахал руками и бросился вниз. Мне показалось… Он хотел полететь… А может быть, просто оступился, не знаю. Я нашла его часа через полтора в темноте, мертвого… Его надо видеть… видеть…

Всю дорогу под мышкой у художницы был сверток. Она развернула его передо мной, и я увидел портрет. Лик Туринской Плащаницы смотрел сквозь меня на золотистую лунную дорожку, отливающую розоватым тамариском. Но то был также лик Максимилиана Волошина, лик Сына Человеческого. И я понял: этот лик — не феномен, а символ, и не нужно никакого другого чуда, кроме этого лика…

Что-то блеснуло вблизи холста. Я схватил художницу за руку, и безопасная бритва лязгнула о камень… «Портрет самозванца, — проскрежетала Жанна. — Да, но ведь вы сохранили билет… А что если он воскреснет на третий день?»

У Игоре на животе был шрам от ножевого ранения. Этот шрам бросился в глаза Катиной подруге, медсестре, когда они всей компанией купались в жаркий день. Катя спросила, не мог ли остаться такой шрам после операции аппендицита, но подруга заверила ее: это ножевое ранение. И Катя серьезно задумалась, не с преступником ли она связалась. Катя внутренне возмутилась еще тогда, когда Игорь спросил ее, не знает ли она, где в городе мечеть. «И он принимает меня за татарку», — сразу же подумалось ей. Но Катя сразу взяла себя в руки, и не показала виду, что задета. В конце концов, это был первый вопрос Игоря, вышедший за пределы их повседневного общения. Катя с деланной небрежностью ответила, что насчет мечети она не знает, но вот если он интересуется исламом, у нее есть кое-что для него, пусть он зайдет вечером к ней. Ей понравилось, как смутился Игорь в ответ, и с тем большим удовольствием она дала ему свой адрес.

Катя обратила внимание на Игоря уже давно. Признаться, ей было даже обидно, что он принимает как должное знаки ее бесспорного расположения. Она, было, приписала это Игореву самомнению, но потом поняла: Игорю просто невдомек, что он вошел в круг ее избранной клиентуры. Каждую неделю она аккуратно оставляла ему номер «Московских новостей», а на этом дефиците основывалось если не Катино благополучие, то ее положение в городском обществе. И то сказать, она оставляла газету для самого начальника милиции, даже для председателя горисполкома. С безошибочной интуицией Катя определила представителей городской элиты, достойных этой маленькой услуги. Директор универмага, главный врач городской больницы, мясник Вадя… Все они знали, как отблагодарить любезную продавщицу. Некоторых пожилых солидных мужчин Катя вознаграждала просто за их обходительность, скажем, за букет цветов, подаренный к женскому дню. Игорь был единственный работяга среди этой чистой публики. Катя надеялась, что рано или поздно Игорь оценит ее кроткую преданность, но время шло, и она убедилась, что надо действовать решительнее.

Обстоятельства складывались так, что Кате надо было срочно выйти замуж Во-первых, она просто боялась, что называется, засидеться в девках. Как-никак, ей уже стукнуло двадцать два года, и почти все подруги, худо ли, хорошо ли, обзавелись мужьями, пусть никудышными, на ее взгляд, но все-таки… Во-вторых, начал действовать житейский расчет, а это был для Кати фактор немаловажный.

Катя жила с родителями в деревянном, но собственном доме. До сих пор у Кати была даже своя комната, на которую вроде бы никто не посягал, но жизнь брала свое, и эта комната вдруг оказалась под угрозой. Для начала выскочила замуж младшая сестра. Это само по себе было чувствительным щелчком по Катиному девичьему самолюбию, но вертихвостка Любка привела мужа в дом, разумеется, без всякой надежды получить когда-нибудь квартиру. А тут еще младший брат, сопляк Женька, вздумал жениться, хотя ему еще только предстояло идти осенью в армию, и сразу же после свадьбы Кате пришлось бы перебираться в комнату нестарых еще родителей, что оскорбляло ее целомудрие и вообще стесняло бы ее. Катя любила почитать ночью и не хотела бы, чтобы мать видела, какие книги она читает. Допустим, когда Женьку проводят в армию, она вернется в свою комнату, но делить ее придется с Женькиной женой, а та, чего доброго, еще родит через полгода… Фи! Катю передергивало при мысли об этом. Оставалось одно: выйти замуж самой, а там все образуется.

Подружки были уверены, что у Кати кто-то есть и она просто скрытничает. Экзотическая восточная внешность Кати, жгучей брюнетки с голубыми глазами, действительно, бросалась в глаза и привлекала мужчин, к сожалению, по большей части немолодых. У Кати не было предрассудков насчет возраста, и она охотно вышла бы замуж за человека с положением. Проблема заключалась в том, что никто из них не обнадеживал ее серьезными намерениями. Некоторые были очень даже не прочь отблагодарить ее за «Московские новости» определенным образом; Катя скромно, но твердо давала понять, что такая благодарность не по ней. Молодая видная киоскерша приобрела в городе репутацию девицы, которая блюдет себя, что звучит несколько двусмысленно в наше время. Катя сознавала это и тяготилась как своей репутацией, так и своей восточной внешностью. «Кто же я такая? Мутант или найденыш? — мучилась она про себя. — Цыгане, что ли, меня подкинули…» Своим черным локонам Катя приписывала и свое раннее отчуждение от родителей. Она всегда страдала от этого отчуждения, хотя сама же втайне стремилась к нему. Про себя Катя знала, что она совсем не такая уж недотрога. Просто у нее был неудачный опыт, и, как говорится, обжегшись на молоке, она теперь дула на воду.

У Кати был друг-одноклассник. Она честно ждала его, пока он служил в армии. Он вернулся и через несколько дней неумело добился своего. Он был пьян в тот вечер, и протрезвлялся с тех пор лишь для того, чтобы снова напиться. В городе этим и объяснили Катин разрыв с ним. Впрочем, поговаривали, будто парень и пьет оттого, что Катя отшила его. Одна Катя знала, что иначе она не могла. До сих пор она с омерзением вспоминала его липкие, назойливые прикосновения и внезапную постыдную боль… «Как будто зуб вырвали без наркоза», — думала она про себя. Катя не сомневалась, что теперь он валяется под заборами вовсе не из-за нее, что все началось в армии. Валька со смаком рассказывал, как сначала был салагой, потом дедом, как его сначала заставляли есть окурки и как потом заставлял есть окурки он. Пьянство хорошо вписывалось в эту последовательность. Кате было жалко парня, но она брезговала им и ничего не могла с собой поделать. Не то чтобы она осуждала его, но она была уверена: нужно быть последним отбросом, чтобы хвастать перед своей девушкой такими гнусностями.