— Никогда?

— Таких — никогда.

— Но на этот раз ты ошибся! Ты и сейчас допускаешь ужасную ошибку! Ведь это та самая купюра, которую ты мне дал, и я не понимаю, почему ты решил сделать это поводом для нелепой ссоры. Или тебе так хочется поругаться, что ты готов закатить скандал на пустом месте!

Ему снова стало не по себе, тяжкие сомнения мешали сосредоточиться, ревность терзала.

— Когда, — спросил он, стараясь сохранить самообладание, — ты в последний раз видела Ронни?

— В тот вечер, — сказала она, — когда мы вместе обедали.

— И с тех пор ни разу?

— Ни разу!

Он не ответил, и она невольно умерила свой апломб. Нервно шевеля ногой пушистый ворс ковра, проговорила:

— Он звонил раза два, предлагал встретиться, но я не пошла. Я знала, что ты будешь недоволен.

— Жаль, что я этого не знал, — ответил он.

— О, Джордж! — взмолилась она. — Зачем ты изводишь себя всякими унизительными сомнениями и подозрениями? Не знаю, в чем ты меня подозреваешь на этот раз, но, ей-богу, я не давала никакого повода! Если бы ты только мог мне поверить…

— Да, конечно, — сказал он, высвобождаясь из ее объятий и уклоняясь от поцелуя, — я опять не прав.

Пять минут назад он был готов взорваться от злости и вдруг почувствовал, что не в силах продолжать бессмысленную ссору.

— Я опять не прав, — повторил он, — но сейчас у меня нет времени на оправдания. Я ищу костяную пилочку для ногтей. Вечно эти воротнички возвращают из прачечной жесткими, как камень, или, наоборот, мягкими, как тряпка. И что только они с ними делают?

— Вот она, — сказала Клэр, порывшись в сумочке.

— Почему ты не положила ее на место?

— Извини, — проговорила она.

Он наконец закончил свой туалет, и, выйдя из дома, они в молчании, нарушаемом только примирительными восклицаниями Клэр, сели в машину и отправились в крематорий в Голдерс-Грин. Сквозь облака просвечивало бледно-голубое небо и солнце. У западного входа в крематорий маленькими группками толпились тридцать или сорок человек в черных одеждах. И хотя внешне они не были похожи друг на друга, между ними было что-то общее, какое-то неуловимое сходство.

Лессинг оставил машину там, где показал ему служитель, и, с трудом преодолевая робость, направился к этой компании; Клэр же, для которой шесть лет в армии не прошли даром, держалась очень уверенно, как если бы она вышагивала на параде перед наделенными властью, но хорошо знакомыми ей офицерами. На похоронах присутствовало не более полудюжины женщин, Клэр была одета лучше всех.

Осмотревшись, Лессинг начал понимать, в чем заключалось сходство всех друзей сэра Симона: долгие годы могущества и власти отложили на них отпечаток. Среди них были высокие и низкие, пожилые и грузные, крепкие и стройные, — как и бывший вице-король в их числе, но все они абсолютно бессознательно и неумышленно держались как люди из другого мира. Лица некоторых сохраняли желтоватый индийский загар, властное выражение и презрительный изгиб тонких губ, но виднелись здесь и скромные неприметные физиономии тщедушных малорослых мужчин, хотя в их любезной улыбке тоже проглядывала не меньшая уверенность в себе. Широкоплечие темнобровые красавцы и стареющие львы. Все они служили государству, и власть пометила каждого.

Казалось бы, равнодушно и безучастно все эти джентльмены тихо переговаривались в ожидании, пока откроются двери, и, хотя Клэр, вовсе не смущенная тем, что она никого из них не знает, втолкнула Лессинга в центр самой большой группы, ему их речи вначале показались невнятным бормотанием. Но после того как он некоторое время в растерянности постоял среди них, слова зазвучали более отчетливо, его ухо настроилось на фразы, соединявшиеся в нечто, похожее на погребальное песнопение.

— Мир, в котором он жил, остался в прошлом. И никому до этого нет дела. Никому нет дела. Я познакомился с ним в Дераисмаилхане. Мы служили вместе в Мадрасе. Бунт в Джаландхаре, он подавил его. Говорят, он в свое время сблизился с Махасабхой. Но Джина доверял ему. Он начал достойно, старомодно, с путешествия в телеге, запряженной волами, знакомился с людьми. Знал страну от Бутана до Малабара. Построил две больницы, три школы. Проложил дорогу. Провел воду в пустыню. В молодости он говорил, что суд должен быть как открытая площадка для игры в поло. Говорят, какое-то время он сотрудничал с Мусульманской лигой. Но оба Неру[22] доверяли ему. Он отстаивал права неприкасаемых. Сейчас никому до этого нет дела. Никому. Знакомый ему мир, тот мир, во имя которого он жил, остался в прошлом…

— Дорогой мой доктор! Миссис Лессинг! — раздался вдруг более земной голос. — Я так рад вас видеть! Я искал, но не встретил ни одного знакомого мне человека, пока не заметил вас! Как я счастлив, что вы здесь, — если, конечно, при таких прискорбных обстоятельствах можно быть счастливым!

Мистер Бикулла выделялся на фоне остальной публики. Его костюм подходил к торжественному случаю, но все-таки больше напоминал свадебный наряд, чем траурный. Цилиндр мистера Бикуллы блестел слишком сильно, брюки были в слишком заметную полоску, а в петлице красовалась белая хризантема. В руках он сжимал аккуратный квадратный сверток в коричневой бумаге, что было совсем уж неуместно. Лессинг, несмотря ни на что, не скрыл своей радости, но Клэр, более чувствительная к этикету, холодно улыбнулась и отошла на шаг назад.

Мистер Бикулла понизил голос.

— Изысканное общество собралось проводить несчастного сэра Симона в последний путь, — сказал он. — Не так уж много персон, зато самые избранные. Да… Вы прекрасно выглядите, миссис Лессинг, и вы, доктор, прекрасно одеты. Это, конечно, ваш собственный костюм?

— Да, разумеется, — ответил Лессинг.

— А я взял свой напрокат по такому случаю. Но, думаю, никому не догадаться, что он не сшит на заказ. Отлично сидит на мне, не правда ли?

Из крематория вышли немногочисленные участники предыдущей церемонии, и появившийся на пороге служитель тихо и без липшей суеты позвал собравшихся внутрь. Они зашли, стараясь ступать как можно тише. На первой скамье, ссутулившись, сидел Ронни Киллало в синем потрепанном костюме. На значительном расстоянии от него гордо возвышалась прямая спина невестки сэра Симона. Ее недолюбливал как Ронни, так и с сам покойный. Епископ, сухощавый старик, когда-то служивший в Индии, вел службу голосом, напоминавшим завывания ветра в листве густых деревьев. «Безрассудный! — говорил он, — то, что ты сеешь, не оживет, если не умрет». И мистер Бикулла, сидящий между Лессингом и Клэр, еле слышно пробормотал что-то и качнул головой в печальном, но несомненном согласии.

«Сеется тело душевное, восстает тело духовное», — сказал епископ, и Лессинг, задумавшись о справедливости этого утверждения, вспомнил своих пациентов и забыл о сэре Симоне. Апостол Павел, размышлял он, имел большие основания изречь чуть раньше: «Не всякая плоть такая же плоть…»