Макс

– Я тут еду принесла! – победоносно трясёт пакетами Лизка с порога. – Ты ж небось голодный. И ума угостить не хватит. Я уж молчу про приготовить.

А затем она чутко ведёт носом и округляет глаза.

– Это Альда, хозяйничает, – машет он неловко рукой. – Ты там это. Лишнего не болтай, ладно? Не расспрашивай да восторги не расточай.

– Ты умный, а я дура, – обижается сестра, надувая губы. – Конечно, не собираюсь и не собиралась ничего подобного.

– Вот и хорошо. Не злись.

Лиза тут же подключается: суёт нос в духовку, цокает языком и кается:

– А я вредной еды припёрла, а вы вот. Ну и ладно – порадую родителей. Но кое-что пригодится. На потом, – закладывает она в морозильную камеру мясо. – Буду иметь в виду, что у нас опять в чести здоровая пища.

Макс морщится, словно страдая от головной или зубной боли. Глаза закатывает, но видит, как эти две чертовки мгновенно спелись. Это неожиданно: холодная отстранённая Альда и сгусток тёплой энергии – его сестра. Они расставляют тарелки и переговариваются. Легко, словно сто лет знакомы. И Макс почему-то чувствует укол в сердце, будто его обокрали. Забрали что-то нужное. Поглотили неожиданно.

Кусочек его сестры нашёл единомышленника. Частичка внимания Альды ушла от него, приковалась к Лизе. Ему бы радоваться. А почему-то некомфортно. Непривычно, наверное. Он совсем одичал и похож на пещерного дикаря: ни внимание сестры, ни Альды ему делить не хотелось.

Но ведь их здесь трое. А он не пуп мироздания. В гордом одиночестве определённо есть минусы. И пока он страдал да обижался на весь мир, успел привыкнуть к своей исключительности, которой, конечно же, не было и не могло быть. Но до этой минуты, до этих двух склонённых над столом голов – светлой и тёмной – он не осознавал, куда катился.

Он выдержал обед, и даже ел мясо – очень вкусное, остро пахнущее ладошками Альды. Всего лишь специи, но он знает: так пахнут её ладони, что колдовали на этой плохонькой кухне.

Именно Альда – не сестра-трещотка – заметила, что ему хочется побыть одному. Быстро засобиралась и увлекла за собой Лизу.

– До завтра, Гордеев.

Возможно, кому-то бы такое обращение показалось сухим или обидным – наедине она почти всё время звала его по имени. Но Макс благодарил её за чуткость и умение обходить острые углы. За то, что сейчас спешила уйти и уводила за собой Лизу, которой хотелось остаться и задать сотню тысяч вопросов – он видел это по её лицу.

– Эй, Лизхен, – окликнул он сестру уже на выходе. – Мы с Альдой будем танцевать.

Сказал – и закрыл дверь. Щелчок. Это «собачка» вошла в нужный паз. И никто не будет тарабанить. Пусть помучается. А может, попробует потеребить Альду. Он сделал это, чтобы не было пути назад, а затем сполз по стене и закрыл лицо руками.

Сидел до тех пор, пока не онемела спина. Оказывается, это хорошо – побыть в тишине после суматошного дня. Макс содрогнулся, понимая, что завтра всё повторится. А ещё ему нужно будет вливаться в коллектив. Адаптироваться в социуме. Снова беседовать и пристёгивать протез – мёртвую ногу, которая никак не хотела стать своей. А может, это он не хотел, отторгая её, как чужеродный предмет.

Нужно стать раковиной. Выделять перламутр. Чтобы уродливая песчинка превратилась в идеально ровную, красивую жемчужину. Лучшую. Он научится ходить. И снова будет танцевать.

А ночью, как призраки, снова пришли воспоминания – нахлынули, не давая вздохнуть и прогнать. Забили лёгкие илом и песком, сжали сердце. Они либо выдавят прошлое, развеют по ветру, либо раздавят сердце – третьего, наверное, не дано…

Семь лет назад

Они встречались уже два месяца. Эпизодически. Урывками. Как попало. Бегали на вечерние сеансы в кино и целовались до одури на последнем ряду. Инга разрешала себя трогать. Везде. В этом было что-то очень острое и опасное, будоражащее кровь. Там, где другие девчонки зажимались и стеснялись, строили из себя недотрог и даже девственниц, его фея не боялась.

Кажется, это она первой положила его руку себе на грудь. Но сейчас, под грузом лет, он не мог точно вспомнить. Знал только: всегда хотел прикоснуться к ней так, что темнело в глазах. И поначалу не смел, молился на неё как на божество неземное. Следы был готов целовать благоговейно.

Она никогда не подталкивала и не провоцировала. Порхала, словно у неё крылышки эльфа за спиной – тонкая, гибкая, лёгкая. Он и к губам её прикасался так же: невесомо почти, нежно. И всегда находил отклик – поэтому и смелел. Но руки на груди – он уже и не помнит, как впервые это случилось. Кино. Тёмный зал. На экране кто-то хохочет и что-то доказывает, а ему не до того. Он весь в чувственной эйфории. В темноте губы желанной девочки слаще. И вдруг – холмики в ладонях. И никакого трусливого отшатывания в сторону. Наоборот – выгнулась дугой, позволяя ему насладиться упругими выпуклостями.

И с каждым разом Макс становился смелее. И никогда не получал сопротивления. Жадные руки залезали под свитер, гладили по белью. По тонким рёбрам и ныряли ниже – к трусикам. Но никогда он не позволял себе перейти черту. Переступить и получить большее. Ему казалось, что он обидит Ингу, если будет слишком смелым и настойчивым. Ранит её воздушность, разрушит то прекрасное, что связывало их.

Может, у кого-то животное начало и побеждало в шестнадцать. У Макса оно жило своей жизнью – он умел им управлять, как опасным зверем: не позволял выходить из клетки. Воспитание обязывало. И внутреннее понимание любви, привитое Грэгом, говорило голосом учителя: «В любви нужно больше отдавать. Быть меньшим эгоистом. Тот, кто берёт и пользуется – эгоист. Любовь нужно дарить, не жалеть щедроты своей, чувств, эмоций, удовольствия».

В танце эти истины уже казались естественными, понятными. В танце любовь выражать было легче. В отношениях с девушкой – сложнее. Впервые хотелось не просто брать, но и давать, дарить, боготворить, возносить на пьедестал каких-то своих фантазий и понимания реальности.

– Прикоснись ко мне, – потребовала Инга, подловив его однажды в классе после уроков.

Как она провернула это – неизвестно. Но Макс и не хотел допытываться. Инга сидела на парте, покачивая ключом от двери класса на тонком пальчике. Только он и она. За дверьми – шум и суматоха – уроки только закончились, но ещё впереди факультативы и кружки, и не все школьники разбежались по домам. Школа живёт и дышит, кричит и суетится. А здесь, в пустом классе, только он и она.

Очень светло и непривычно. До этого они только в полутьме целовались да зажимались немного. Её руки он тоже помнил и на своих плечах, и на своём животе. И член его она сжимала тоже. Через брюки. Но всё это в темноте. Ни разу вот так – слишком открыто и прямолинейно.

Инга сама расстёгивает мелкие пуговки на кофте. Не спеша. Так, что у Макса начинает кружиться голова и в штанах становится неудобно – слишком там увеличилась и пульсирует напряжённая плоть.