На Инге кружевной лифчик – белый и тонкий, почти ничего не скрывающий. Он впервые видит соски. До этого прикасался к ним через ткань. Ощущал их твёрдую округлость.

– Ну же, – подстёгивает она его и выгибается в спине. Опирается руками о парту, чтобы лучше было видно. А может, чтобы спровоцировать его. И он очарован. Её смелостью и бескомплексностью. Но это потом. В тот момент ничего не находилось важнее, чем шагнуть и потрогать. Пальцами. Покатать соски. Он и сделал это. Как и раньше – через кружево лифчика. И сжал грудки и пальцами прошёлся по соскам.

– Смелее, Макс, – голос Инги звенит напряжённо и кажется чужим. Будто кто-то другой засел в этом знакомом хрупком теле и сейчас провоцирует его на безумства. Ему хочется поддаться, но сможет ли он остановиться? Или, может, всё к тому и идёт?

Он целует её в губы. Проходится жадными поцелуями по шее. Слышит её стон. Боже, она как струна – дрожит и звенит, дышит часто и издаёт звуки.

Макс выпростал обе груди из кружевных чашечек и сделал то, о чём грезил ночами – взял в рот, сосал жадно, катал соски языком, кружил, слегка покусывая зубами. Инга извивалась под ним змеёй, но он держал её крепко.

Она сама ухватила его руку и положила себе на живот. Потянула ниже – он знал, куда, и не сопротивлялся. Его ладони уже исследовали не раз и её ноги, и то, что между ними. Через ткань трусиков и преграду колготок. Но сегодня, видимо, настал час познакомиться ближе. И не он был инициатором – она.

– Приподними меня, – отдавала команды. И Макс послушно ухватил её за талию. Миг – и Инга сама стянула и колготы, и трусики. А он помог спустить их до щиколоток. Раздвинул ноги руками и впервые увидел её так откровенно и близко. Гладко выбритую. Розовую С налитыми свежими складочками. С горошинкой клитора.

Её рука на его руке. Она тянет его туда и увлекает поцелуем. И он впервые касается её там пальцами. Гладит вначале робко, а затем всё смелее, чувствуя пульсирующий отклик, движения её тела навстречу.

Он снова склонился и целовал грудь, водил языком по кругу, посасывая и ощущая влагу на пальцах, что гладили и теребили, придерживаемые её рукой – она направляла, но тогда он ещё ничего не понял. Утонул в новых ощущениях и прихлынувшей животной силе. Хотелось вдыхать её запах, целовать и… вырваться на волю из трусов и штанов, вонзиться в эти розовые складочки, найти вход и войти. Протаранить, заполонить, овладеть.

Но даже сквозь дикую похоть он не смел. Делал только то, что хотела она. И, странное дело, получал от этого удовольствие.

Инга застонала и забилась в оргазме за секунду, как в дверь начали тарабанить. Кажется, это не испугало, а сделало её удовольствие ярче: она содрогалась и намертво пригвоздила его руку к своей вагине.

– Безобразие! – возмущался кто-то за дверью. А потом ушёл. И они очнулись.

Макс смотрел, как поправляет его девочка лифчик, как застёгивает пуговички и натягивает трусики с колготами. А затем, постояв у двери и послушав, открывает и уходит. А он остаётся в классе. Всклокоченный. Красный. Возбуждённый. Как ему ума хватило улизнуть вслед – он не помнил. Просто вышел и брёл куда-то, не разбирая дороги. Чумной и неудовлетворённый. Но счастливый и словно пьяный.

Она доверилась ему. Захотела большего. Она… необычная. Самая лучшая. Его Фея. Его белокурая принцесса. Его любовь. Его жизнь и сердце. Его судьба.

Альда

Мать уже ждала её дома. Напряжённая и нервная. Тяжёлая артиллерия от Коли. Кто бы сомневался. У матери есть ключ. Наверное, нужно потребовать, чтобы отдала. Или пусть звонит, прежде чем вваливаться к ней без приглашения.

После такого дня хотелось тихо вытянуться на простынях и мечтать. Пересыпать события, как песок, из руки в руку. Просеивать и снова пересматривать. А тут придётся вести разговоры и в чём-то убеждать. Или слушать и молчать. Пока неизвестно, куда заведёт разговор.

У матери дёргается глаз. Губы сжаты до белизны. Странно видеть её такой взвинченной. Что ей наплёл Коля?

– Эсми, дорогая, давай поговорим. Я знаю: ты устала. Я не вовремя. Но другого времени может не быть. Или станет очень поздно что-то менять.

– Ты о чём, мама? – Альде даже не надо изображать удивление. Оно приходит само. Слишком трагичен мамин голос. Словно Альда совершила что-то опасное или преступное.

– Коля рассказал мне. Я понимаю. После такой травмы люди часто не встают с постели. Остаются прикованными к инвалидному креслу. Ты смогла. Преодолела. И психика твоя не осталась прежней. Но адаптироваться в этой жизни – значит жить полнокровно, а не аккумулировать вокруг себя неправильную ауру несчастных и убогих.

«Аккумулировать», «аура» – в этом мама вся. Ей нелегко, Альда знает. И то, что мать втихаря от отца встречалась с Валерой, тоже знает. Альда всегда считала её слабой, затюканной властным отцом. Красивой, но безнадежной подпевалой, не имеющей собственного голоса.

Она интеллектуалка. И если бы не отец со своими строгостями, могла бы быть учёным – милым, с собственными тараканами. Но в ней это не развилось. Осталось рудиментом – полуотсохшим придатком, который прорывался в виде умных слов и лихо закрученных фраз.

Мама боготворила Колю. Идеал. Чуть ли не святой. Альде иногда казалось, что мама любит Колю больше, чем своих детей. Что она видела в нём? Красивое лицо и тело? Ничем особым интеллектуально развитую мамочку Коля покорить не мог. А вот поди ж ты.

– Во-первых, не очень доверяй россказням Николая. Во-вторых, позвольте уж мне жить собственной жизнью. Дайте мне дышать. Сколько себя помню, я пыталась соответствовать. Дотянуться до звёзд. Быть лучше. Выше. Чище. Идеальнее. Может, хватит? А считайте, что я как и Валера совершила нечто крамольное. Отвернитесь и забудьте о плохой дочери. Честно, мам, я готова.

Мать смотрит на неё широко распахнутыми глазами. В них плещется ужас. Она даже рот рукой зажимает – настолько Альдины откровения кажутся ей страшными.

– Не смотри на меня так, – просит Альда. – Я не сошла с ума. Это не нервный срыв. Я наконец-то произнесла вслух то, о чём хотела, но не осмеливалась сказать.

– Да как ты… да как ты смеешь! – задыхается от возмущения мать. Но Альда не жалеет о сказанном. С плеч скинут многолетний груз. И бьётся пульсом мысль: не случись с ней несчастья, жизнь шла бы по запланированному родителями сценарию. Но это была бы не её жизнь, не её судьба, не её поступки.

– Мам, послушай меня. Услышь, пожалуйста. Мне жаль. Но лишь того, что делаю тебе больно. Я хочу гореть, понимаешь? По-настоящему. Что-то делать. Ошибаться. Но быть счастливой. Коля хороший, но не мой, понимаешь?

– А ты? Ты понимаешь, что творишь? – мать выпрямляет спину. В лице её – решимость. Столько лет с ним жила и не видела? А сейчас прозрела? Это всё из-за того инвалида? Влюбилась, дурочка? Так это быстро проходит. И не смей думать, что вы с ним пара или что-то подобное! Кто он и кто ты?