Любопытство взяло надо мной верх:

— А господин Фонтанен?

— Он в январе скончался.

— Успев вступить в брак?

— Само собой разумеется, чтобы это понять, достаточно посмотреть вокруг.

Я вовремя прикусил язык и не сказал, что желание Фонтанена, видимо, исполнилось: он обрел жену, которая нашла применение его деньгам.

Я задал следующий вопрос:

— Но что же случилось? Из ваших рассказов я понял, что Фонтанен отличался крепким здоровьем.

— Вы правы. Он строил самые смелые планы, был полон вдохновения и энтузиазма и вдруг внезапно заболел. Сначала казалось, это обычный грипп, но ему становилось все хуже, его забрали в больницу, где он и умер от сепсиса.

Мадлен говорила спокойным тоном, но мне показалось, что ей не хочется задерживаться на этой теме. Я вспомнил сказанную перед моим отъездом фразу «Это все меняет» и дурацкую сдержанность, заставившую меня тогда промолчать. Я мог бы начать расспросы, но решил, что успеется — меня ведь пригласили погостить, — и принялся разбирать чемодан.

Когда я снова спустился во двор, госпожа ла Дигьер повела меня на экскурсию по своим владениям. Она рассказала, что им удалось восстановить все в первозданном виде благодаря сохранившимся планам.

— Это настоящий французский парк в стиле восемнадцатого века. Некоторые деревья погибли от старости, но на их месте высадили новые, тех же пород. От недавнего урагана парк не пострадал, нас защитили холмы О-Пре.

В парке и впрямь царил идеальный порядок: дикую ежевику, заросли ивы-бредины, крапиву и папоротник выкорчевали, тропинки расчистили, землю засеяли газонной травой. Искусственно состаренные, засаженные мхом и дикими цветами гроты и альпийские горки были прелестны. Мы дошли до перекинутого через Дигьер мостика, выглядел он вполне современно.

— Когда-то, судя по планам, мост здесь действительно был, но время его не пощадило. Псевдостарины мы не хотели, такой дом, как наш, не заслужил столь компрометирующего соседства.

— Его спроектировал Антуан?

— Да.

— Безупречно. Просто потрясающе.

Слегка вогнутый помост покоился на двух бетонных опорах, какие бы то ни было украшения отсутствовали, форма говорила сама за себя — в точности по заветам Ван де Вельде.

Земля на другом берегу все еще находилась под паром. Альбертина сообщила, что эта часть владений называется От-Диг и ее перестали возделывать после 1917 года, когда оба Октава нашли работу, их заработков хватало на жизнь, но платить наемным работникам было не из чего.

— Октавам недоставало времени на то, чтобы обрабатывать землю своими силами, овчинка выделки не стоила.

— Как вы собираетесь ее использовать?

— Пока не знаю. Можно расширить парк, хотя он и так велик… Определенного плана у нас нет.

Она взглянула на меня и улыбнулась.

— Возможно, вы что-нибудь подскажете?

— Не думаю. Я закоренелый горожанин и в деревенской жизни ничего не смыслю.

Мы спускались по тропинке вдоль реки, пока не дошли до огорода. Вотрен и ребята Трамбле потрудились на славу.

— Вы по-прежнему выращиваете овощи?

— Конечно. Сбор урожая — одно из главных удовольствий для Мадлен. Артрит не позволяет ей копаться в земле самой, и мы наняли ей в помощь специального человека. Мадлен строго за ним надзирает.

Я не решился заговорить с Альбертиной о ее браке с Фонтаненом, спасшем «Ла Дигьер». Наша чудесная прогулка подошла к концу, а я так и не удовлетворил своего любопытства. Позже я осознал, что не высказал соболезнований вдове, которая, впрочем, отнюдь не выглядела безутешной, а когда услышал от Мадлен о смерти Фонтанена, не произнес даже банальных: «Мне очень жаль» или «Как это печально». Я тогда не понимал, что заставило меня забыть об элементарных правилах приличия, но теперь думаю, что причиной тому стало нечто в поведении обитательниц «Ла Дигьер». Я не пытаюсь оправдать собственную невоспитанность и, надеюсь, докажу это, описав дальнейшие события.

Мы вернулись в дом к вечеру, и госпожа ла Дигьер покинула меня, сказав, что аперитив подадут в семь, во дворе. Я отправился в свою комнату и обнаружил, что она обставлена в том же стиле, что и гостиная Мадлен. Единственной старинной вещью, появившейся в доме за время моего отсутствия, был огромный ларь. Я умирал от желания обследовать другие комнаты, но у меня создалось ощущение, что в каждой из них живут. Как выяснилось, я не ошибался.

Я позвонил экономке и попросил ее приглядеть за Клариссой. Прелестная голландка уже исчезла из моей жизни, мать путешествовала по Италии, так что она была единственной, кого следовало предупредить о моем отсутствии. Несколько минут я размышлял о своем одиночестве, после чего погрузился в сладкий сон.

Оказывается, по приезде, я не заметил, что во дворе слева от кухни расположился элегантный тикового дерева садовый гарнитур. Молоденькие служанки под руководством Мадлен расставляли графины и стаканы. Всех собравшихся я хорошо помнил по прошлому году: Вотрен, которого я в этот раз еще не видел, беседовал с хозяйкой дома, Жером поддразнивал Адель, а Антуан что-то обсуждал с Сарой и Шарлоттой. Меня встретили радостными восклицаниями, и я сразу почувствовал себя долгожданным гостем. Год назад я случайно попал в «Ла Дигьер», задержался там, потому что так сложились обстоятельства, и не понимал, чем вызвал такую симпатию. Девочки меня расцеловали, мужчины дружески похлопали по плечу, Жером поинтересовался, как моя машина. Я вдруг почувствовал себя человеком, вернувшимся в родной дом из дальних странствий, и это было бесподобно, хоть и странновато.

Как и в прошлый раз, меня самым естественным образом вовлекли в прерванный моим появлением разговор. Вопрос обсуждался животрепещущий — стоит или нет реставрировать брусчатку двора. Антуан сделал все расчеты и составил смету, мне их показали, отнеся мои заверения в недостаточной компетентности на счет излишней скромности. Пока девушки сервировали закуски, я изучил папку с документами и объявил, что, по моему мнению, Антуан все предусмотрел и просчитал. Мой вывод никого не удивил.

— Я только не понял, заложили ли вы в смету стоимость самой брусчатки?

— Брусчатка у нас есть, все камни сложены в подлеске.

Проблема заключалась не в деньгах, сколь бы значительную сумму ни требовалось потратить, и не в неудобстве трех- или четырехмесячного хождения по песку, щебню и грязи, а в Истории. Истории с большой буквы. Бетонные заплатки были материальным свидетельством лишений, столетней борьбы за выживание и среди нынешнего благополучия служили символом выигранной битвы. Первый ущерб покрытию был нанесен между 1905 и 1910 годами, когда во двор стали заезжать машины. Оно могло выдержать колеса карет, но не резкое торможение лихачей-автомобилистов. Поначалу выбитые булыжники просто возвращали на место, не задумываясь, в чем причина неприятностей. Со временем мастера перевелись, денег катастрофически не хватало, и на смену булыжнику пришел бетон. Сегодня требовались новые методы, о которых Антуан уже все знал, и искусные мостильщики, способные подобрать камешек к камешку.