Руки дрожали, грозя заново рассыпать берестяные страницы. Случись что — Астин не был уверен, хватит ли ему сил и времени всё повторить.

Потом он нашёл глазами лики Божественных Братьев, смотревшие на него из угла, и показалось, будто Младший глядел с укоризной.

— Я грешен, — повинился ему старик. — Я впал в сомнение. Я чуть не накричал на детей…

Он говорил на своём родном языке. Ученики Внутреннего Круга постановили взывать к Близнецам лишь словами додревнего народа, обитавшего в Аррантиаде прежде аррантов, но Астин всё равно верил — любая речь достигает Богов, была бы чистой душа…

Вздохнув последний раз, старый жрец принялся за работу.

Племя веннов, давшее ему кров, почитало домашний стол Божьей Ладонью. Астин и принялся раскладывать на этой Ладони свои листы, что-то шепча, двигая и меняя местами, доискиваясь прежнего осмысленного порядка. Пламя маленького светца колебалось, метало по стенам тени. Возиться предстояло до вечера, а может, и несколько дней…

Человек, носивший странное для веннских чащоб имя Астин, пришёл в деревню Серых Псов с первыми метелями позапрошлой зимы. Два молодых кобеля, бегавшие в лесу, учуяли выбившегося из сил странника и мало не на себе притащили домой. Путник назвался Астином Дволфиром и сказал, что в леса пришёл из желания выстроить в глухом месте жильё и начать в нём одинокую жизнь. Во славу каких-то Близнецов.

А пока изумлённые венны силились постичь как это — отпустить немощного старца ладить в снежном лесу шалаш, — Астин Дволфир свалился в лихорадке и, конечно, никуда уже не пошел. Потому и те его слова об отшельничестве поняли как горячечный бред, ибо, правду молвить, разумного в них было немного.

Дети к старику липли — не отогнать. Очень уж горазд оказался он на занятные сказки об этих своих Близнецах. И умел сказывать так, что даже взрослые не гнушались — присаживались послушать.

Дети и вызнали первыми, что Астин Дволфир было не именем его, но прозвищем и означало попросту — Ученик Близнецов. А Старшего с Младшим следовало чтить не просто героями и мудрецами баснословных времён. Они были Богами.

Большуха, когда ей сказали, только плечами пожала. Эка невидаль, чужеплеменные Боги! Нет греха в том, чтобы, оказать уважение. Да ещё Тем, Кому поклоняется такой благой старец!

И не воспретила Щенкам приветствовать Астина, как он любил:

— Святы Близнецы, чтимые в трёх мирах!

Только один упрямый мальчишка едва не полез в драку со сверстниками.

— Эти Боги, — заявил он, — не сильны. Сильные Боги ведут могучие племена и хранят Своих верных от бед и несчастий. Ну и куда Они привели этого Астина?

— К нам, — ответили ему. — Плохо ли?

— Да не о том я! Ведь он, сегван по рождению, ради Них отошел от сородичей, даже имя забыл, коим мать его нарекла! И что взамен получил?

«Больше, чем ты представить можешь, малыш», — мог бы ответить ему Астин, только мальчишка вряд ли стал бы слушать его.

Он лучше всех знал веннскую Правду и даже в малости не терпел ей ущемлений, был прямодушен и не отступался от друзей, и за это Псы дали ему прозвание — Твердолюб.

А языкастые девки честили за глаза Твердолобом…

И вряд ли предвидел юный упрямец, что не далее как в первые дни весны Астин Дволфир удивит ребятню неожиданной просьбой:

— А надерите мне, милые, берёсты с поленьев…

— На что тебе?

— Запишу ваши сказания…

А получилось всё оттого, что красочные басни деда о пришлых Богах понудили Псов ярче и пристальней вспоминать о своих. О жизни прародителя Пса, о Великой Ночи, когда насовсем было сгинули Солнце и Молния и остался с людьми лишь земной очажный Огонь…

— Понятно теперь, отчего ты зовёшь себя просто Учеником и другого имени не желаешь, — сказала большуха. — Ты совершенен годами, но всё ещё учишься праведному и доброму, когда оно встречается в жизни. И будешь учиться до смертного часа. Мы рады, что наши собаки нашли тебя за холмом.

В общинном доме чаще повелись беседы, венны рукодельничали, слушали Астина и ревновали, являя себя сказителями один другого речистей. Ученик Близнецов знай царапал костяным писалом по скрипучей берёсте, просил тут повторить, там истолковать…

Помалу листы собрались в тяжёлую стопку, и деду справили для них нарядную лубяную коробку. Псы только не очень уразумели, какой может быть толк с закорючек, испещривших листы.

— Никакого, — сказал Твердолюб. — Сколь веков наши песни из уст в уста восходили и в памяти хранились надёжно! Нешто мы, Серые Псы, памятью оскудели, не обойдёмся без чужого жреца и его памятных знаков?

Его не особенно слушали. Ну чудит безобидный дедушка, да и пусть себе. Кому, кроме Твердолоба, обида с того?

..Астин взял очередной лист, должным образом отстранил на вытянутой руке и, напрягая глаза, вгляделся в неяркие строчки.

«И спросил я веннов: откуда повелось на земле ваше племя?

И ответили мне: давным-давно, на заре времён, Бог Грозы бился со Змеем, а внизу стояли дубы, сосны и ясени и очень хотели помочь, но что они могли сделать? И тогда Бог Грозы отмерил им толику Своей силы, и корни деревьев стали ногами, а на ветках выросли пальцы. Даже пни выскочили из земли, чтобы сразу броситься в битву. От тех добрых деревьев и повелось веннское племя, оттого нас поныне кличут пнями лесными, но нам нет в том поношения…» Астин перекладывал листы, водворял один на другой. Дело шло медленно. Скоро вечер; общинный дом соберёт к очагу людей, станут накрывать стол, и работу придётся прервать.

«Ничего! — улыбнулся старик, и кто бы видел, каким внутренним светом озарилось худое, морщинистое лицо. — Во имя Близнецов, завтра новый день…»

Болото находилось не так и далеко от Звоницы, от Змеёнышева Следа, от деревни. А вернее сказать, деревня стояла рядом с болотами. Потому что деревня была маленькая, а Журавлиные Мхи простирались на седмицу пути.

И были многолики, как всякая большая стихия.

Огонь страшен в лесном пожаре, но он же греет добрую печь, дарит пышность хлебу и калачам. Лес — дом родной всякому венну, но сами венны говорят: «Жить в лесу — видеть смерть на носу».

Журавлиные Мхи поили чистой водой Звоницу и ручей Бубенец, давали приют и прокорм птицам, и те несчётными стаями летели сюда по весне, возвращаясь откуда-то из-за Светыни, а может, из-за самых Железных гор. Бабы выходили на Мхи за морошкой и клюквой, мужики осенью промышляли гусей…