— Очнитесь! Бежим!

Камень, подарок вилл, ударил Бусого в грудь, дал силу заорать во всё горло, разбить колдовское оцепенение. Мальчишки точно очнулись и опять побежали…

«Это я виноват. Это я посмотрел в Бучило и выпустил птицу Мавута. Всё из-за меня…»

Мысль о неискупимой вине перед родом прорвалась даже сквозь страх. А за ней хлынул спасительный стыд. Он вернул Бусому способность думать и наполнил его плечи упрямой злой силой. Нет, страх никуда не исчез, он был по-прежнему здесь, осязаемый и липкий, он просто перестал застить весь мир.

Бусый набрал полную грудь воздуха и опять закричал. Но это был уже не писк беспомощного зайчонка, готового почувствовать на своём тельце зубы лисы. Это был клич воина, сумевшего победить себя и принимающего неравный бой.

— Волки! Бегством не спастись! За мной все! К Осине!

Это был приказ. Отчётливый, спокойный и властный. Отданный вожаком, надёжным и сильным. Таким, подле которого сам делаешься сильнее. Таким, который нипочём не допустит беды.

И кому дело до того, что этому могучему вожаку от роду всего двенадцать лет?

Мальчишки, в том числе Зорегляд, устремились за Бусым сразу, без раздумий и подавно без споров.

Верёвки, брошенные у Гром-Скалы, никуда не делись со своего места. Не обернулись гадюками и не уползли в траву, только набрякли водой.

— Влево дёрни! А ну, навались разом! А теперь вправо! Дёрни… дёрни… Дёрни!!!

Бусый направлял Волчат быстро и — сам чувствовал — безошибочно. Раскачивал, расшатывал, выкорчёвывал… Каменная Осина сопротивлялась с кромешным упорством, но Волчат, дравшихся за свою жизнь, остановить было невозможно. А из гранитной скалы рвалось им навстречу что-то живое. Теперь Бусому уже не казалось. Не он один, все мальчишки осязали грозные медленные рывки, от которых сотрясалась земля.

— А ну навались!!! Навались, Волки!.. Дёр-р-рни!!!

Каменная Осина, не выдержав, подалась и рухнула с крутого гранитного лба. С гулом проломила толстый коренник,[17]подняла стены болотной жижи, с ног до головы окатив ею Волчат, и стала медленно погружаться.

А с Гром-Скалы принялась осыпаться земля. Камень словно рос, делаясь всё грознее и выше.

Не то Волк, не то Пёс, не то Симуран со сложенными до поры крыльями…

Он сбрасывал с себя мох, раскидывал вековую труху палых листьев и хвои, размётывал лесной мусор — и готовился к бою. Зверь-Защитник был огромен, под серой шкурой вздувались гранитные мышцы, налитые яростной силой.

Волчата, не сговариваясь, взлетели на его широченную спину. Камень излучал не просто накопленное за день солнечное тепло, он дышал грозной мощью, жаждущей битвы.

«Ну, подойди, ещё чуть-чуть подойди, серая мерзость, — слышался мальчишкам его приглушённый рык. — Ещё ближе, ну!»

Но страшная птица так и не одолела этого последнего шага. Тот, кто прислал её, понял: дальше не было ходу. Дорогу заступил Зверь. Страж здешних мест. И обойти его, а тем паче переступить, не было дано никаким чужакам.

Зрячие глаза снова сделались простыми болотными огоньками, а потом и вовсе погасли. Теперь это был обычный туман. Поднялся ветер и понёс его прочь, без остатка рассеивая над Журавлиными Мхами…

Позже Твердолюб пришёл к выводу: всё началось с того, что у матери в квашне пропала закваска.

Мать всегда замешивала опару с утра, чтобы к вечеру, когда затопят хлебную печь, тесто успело должным образом выбродить. В тот день, заскочив домой, Твердолюб услышал мамин плач. Бросился в бабий кут — и увидел маму, беспомощно плачущую над квашнёй.

Там всегда обитала закваска для нового хлеба, живой, тёплый зародыш, готовый принять муку, воду и мёд и пышно подняться, даруя домашним вкусные ломти и хрустящие корочки. Маминому хлебу в деревне не было равных.

Твердолюб откинул стёганое покрывало… Погибший тестяной ком покрывала скользкая плесень. И пахло не закваской, а тленом.

— Мам, ну что ты, не плачь…

Мама отняла руки от лица и увидела, что сын уже тащит к домашней печи горшок — сварить кипятку.

— Мам, я сейчас её выскоблю, ошпарю и луковками протру! А не то новую смастерю, не плачь только! А закваски от Росомах живой ногой принесу! У них тоже добрый хлеб водится…

И мать кое-как улыбнулась, потому что у сына от неё не было тайн. Знала уже, какого цвета у милой Бажаны лента в косе.

А вечером того дня долетела весть: вверх по Светыни шёл сегванский корабль.

Это была самая настоящая «косатка», о каких Серые Псы немало слышали от соседей-сольвеннов, но сами до тех пор не видали. Она мягко ткнулась острым носом в песок, и на берег вышли сегваны.

Суровые лица, исхлёстанные ветрами солёных морей, отмеченные холодом и боевыми рубцами. Цепкая походка людей, проводящих на корабле гораздо больше времени, чем на сухом берегу. А осанка и особые, безмятежные взгляды говорили о том, что на «косатке» приплыли вовсе не рыбаки.

Сегваны и не скрывали того, что они были воинами.

И они понимали, конечно, что их появление не прошло незамеченным.

Они даже не пытались таиться, потому что это было всё равно бесполезно. Шли открыто и возле деревни тоже высадились ясным днём.

Серые Псы встретили их на берегу. Одни мужчины и парни, все при оружии. Равно готовые и к немирью, и к миру, стояли и молча разглядывали пришельцев, ожидая, что скажут. Силы были, пожалуй что, равные.

Вот вперёд вышел плечистый, рослый сегван. Твердолюб выделил его ещё издали, когда на «косатке» только сворачивали парус. Почему выделил? И сам бы не смог сказать.

Сегван воздел правую руку, но не тем резким движением, которым, наверное, бросал в бой не умеющих отступать молодцов. Высоко поднятая раскрытая десница лишь означала, что он пришёл с миром.

— Приветствую вас, сыновья славных матерей, — раскатился над тихим берегом его голос. Веннская молвь была явно непривычна гостю, но говорил он не сбиваясь, твёрдо и раздельно произнося каждое слово.

— И ты здрав будь, сын славной матери, — неспешно отозвался большак.

Чуть склонив голову в уважительном поклоне, чужеземец выпрямился и зарокотал дальше:

— Мы пришли с острова Закатных Вершин, и моих отцов называли там кунсами. Мы измерили холодное море, раскинувшееся на седмицы пути. Наши кости заболели от качки, а животы больше не могут принимать рыбу. Будет ли позволено людям кунса Винитария обогреться и обсохнуть у порога веннских земель?