– Намекаешь, что я не блондинка, как мама-фотомодель? – мне и усмехнуться удалось, а ответить я постаралась максимально размыто: – Говоришь так, будто не в курсе современных методов стилистов. Из любого человека можно сделать кого угодно. Да и не похожа я на маму, в бабушку пошла, отец постоянно это повторяет.

– Это даже хорошо. Видать, бабушка посимпатичнее этой жерди была, – мне казалось, что Дима улыбается и немного наклоняется к моему затылку. – А как ее зовут? За столько лет из головы вылетело.

– Кого? – я ощутила еще одну волну неприятного озноба.

– И маму, и бабушку, и дедушку, и тетю Настю. Упс, как зовут тетю Настю, уверен, ты теперь знаешь.

Он не просто издевался – он говорил так, словно был уверен в своей правоте, осталось только меня пригвоздить к месту правдой. Я резко развернулась и убедилась в том, что он в тот момент стоял ко мне уже слишком близко. Дмитрий и глазом не моргнул – принялся так же спокойно расчесывать пряди возле лица.

– Ты снова сомневаешься в моей личности? – я начала с вызовом, ведь лучшая защита – это нападение. – Говори уже прямо, а не проводи полицейские допросы!

Он иронично нахмурился.

– Ишь как завелась. Я просто болтаю ни о чем, это привычка такая, рефлекс, когда вижу красивую девочку. Слово за слово, ни о чем, а ты вдруг на меня кидаешься. Тут даже не хочешь ничего подозревать, а начнешь.

Я же поняла, что выкрутиться смогу, только изображая всплеск откровенности:

– Потому и кидаюсь, что понятия не имею, чего ждать! Мне страшно, слышишь меня, страшно! Как любому человеку на моем месте!

Он мою подачу немного поскандалить никак не хотел принимать, и отвечал раздражающе спокойно:

– Да не кричи ты так. Зачем кричать?

– Я не кричу! А если даже и кричу, то это нервы! – показалось, что я очень удачно разыграла эмоциональную смену темы: – Егор вчера весь вечер был предельно милым, а потом поцеловал – что это значит? Хоть ты мне скажи, что это может означать? Я ему нравлюсь, или это часть мести? Может быть, он хочет уложить меня в постель, чтобы потом уложить моего отца в гроб? Или даже заделать мне ребенка, ведь разговор о том шел?

– Не знаю. Может. Не кричи, пожалуйста.

– Ну вот, и от тебя никаких ответов! – я еще сильнее повысила голос.

Дима определенно скосил взгляд на мои губы – я это заметила. Но хладнокровный змей вряд ли сбился с первой мысли из-за моей попытки сменить тему. Больше импульсивно, чем намеренно, я приоткрыла губы и выдохнула. Еще до его резкого движения я знала точно, что он сделает. И не оттолкнула – вообще никак не препятствовала этому поцелую. Он только коснулся жесткими губами моих, замер на пару секунд и отстранился. Посмотрел в глаза – и я твердо уверена, что увидела в них больше, чем видела до сих пор: немыслимую выдержку. Вся его внешняя холодность – это, помимо прочего, и холодный самоконтроль, часто скрываемый полностью, но в тот момент проскользнувший. И я замерла, все так же не желая его отталкивать, а даже наоборот – успеть понять о нем хоть что-нибудь еще.

– Слушай, царевна, пойду я лучше. Не хватало еще нам с Егором из-за тебя поссориться.

– Поссориться?

– Давай, в общем, сама через пару часов к завтраку спускайся. Егор настаивает на том, чтобы относиться к тебе как гостье. Или хотя бы не третировать без повода.

– Хорошо… Спасибо… Егору.

– Ага.

Через пару секунд я осталась в одиночестве и растерянности. Но очень скоро голова совсем прояснилась, и мне стало жутковато.

Итак, Егор приставал ко мне, вполне возможно, желая совсем растоптать гордость человека, убившего его родителей и похитившего сестру. Это жестоко и некрасиво по отношению к дочери врага, но как-то легко представимо. О, он даже может за мною красиво ухаживать в рамках этой театральной постановки, ведь чем это меньше будет напоминать изнасилование, тем сильнее раздавит Камелина. Мысли о его искренней симпатии тоже проскальзывали, но теперь все встало на свои места. Егор выдержал меня в изоляции, пока я не истосковалась до готовности радоваться любому выходу. Такой простой трюк, не дающий шанса отвертеться от приятных эмоций.

Дмитрий тоже зачем-то меня поцеловал – и как-то уж слишком очевидно показал, что кое-как удержался от продолжения. Планы Егора ему наверняка известны, и он уж точно не стал бы целовать девушку, которая искренне понравилась его другу. Значит, только месть. А действия Димы не сулят никакого хорошего вывода: он этим или собирался подтолкнуть меня к Егору, или «дал свободу выбора» из двух мужчин – для Камелина без разницы, кто из них стал бы моим любовником, или, что еще хуже, они вознамерились соблазнить меня оба. Вот такая новость прозвучала бы еще хуже, чем о беременности. А ведь я реагирую! Не надо быть дипломированным психологом, чтобы понимать почему: любой реагировал бы на моем месте, после страха и одиночества получив внимание и нежность. Они оба красивы, сексуальны и ничем не похожи между собой, а мою реакцию можно было просчитать и использовать. Потому что до любого живого человека можно достучаться и поймать в период слабости. Мне стало противно от того, что в обоих случаях я, так или иначе, отреагировала – унизительное ощущение бесхарактерной куклы в руках профессионалов. И, даже все это поняв, я не смогу вечно этим эмоциям сопротивляться. Тогда меня снова запрут и выждут достаточно времени, что я стану реагировать на что угодно от безысходной скуки.

Я уже дрожала от паники и нервов. Необходимо срочно бежать. Явится Камелин – меня тут пришлепнут в заварухе. Не явится Камелин – меня тут распишут, кому я больше по душе, или по очереди. А я после изоляции буду еще и рада. Так и рождается Стокгольмский синдром, если я хоть что-то в этом понимаю. Бежать, срочно бежать!

Осторожно подошла к двери, она оказалась открыта. Послабления начались, как Егор и обещал. Это их жест доброй воли, чтобы и я поскорее расслабилась и начала им доверять. Или это ловушка – но у меня все равно не было выхода, а тревога и обида забивали горло. Всегда лучше что-то делать, чем плакать. И если бы я не шагнула в коридор, то наверняка бы разревелась.

Теперь у меня было преимущество: если застанут меня не в комнате, то сделаю круглые глазки и заявлю, что решила немного прогуляться по коридорам, ведь меня официально повысили до гостьи. В доме было тихо, еще почти все спали, у Егора сегодня выходной, есть надежда, что он до самого завтрака не выйдет из комнаты. Дима, который пугал меня больше других, не показывался. Но я выпрямила спину, натянула на губы легкую улыбку, и каждый следующий шаг к лестнице делала все увереннее – готовая к любой встрече, но тихо радующаяся тому, что новые кроссовки совершенно бесшумны.

Со стороны кухни раздавался шум и запах свежей выпечки. Что я скажу повару, если он сейчас выглянет? Правильно, «давно хотела вас поблагодарить за чудесную еду, – единственное, что в моей тюрьме не вызвало у меня ни единой претензии». Но повар не выглянул, потому я шмыгнула вправо к парадному выходу. Что я скажу любому, кого встречу на улице? Правильно, «наконец-то мне не запрещают подышать свежим воздухом, спасибо Егору Александровичу». Но лишь тронув ручку, я замерла и повернула в обратном направлении: в доме Камелина было несколько пожарных выходов, а на центральном явно сосредоточено больше внимания. Еще одну дверь я нашла быстро – она вела из комнаты с большим столом, где мы завтракали, прямо в сад. Открыла бесшумно и, так и не сделав ни единого вдоха, выскользнула на улицу и аккуратно прикрыла дверь за собой. Убедилась, что легкая занавеска не сдвинулась. Что я скажу, если меня застукают на улице позади дома? Правильно, «Дмитрию Владимировичу тоже огромное спасибо за оказанное доверие! Сколько свежего воздуха вокруг, ах!» И глаза притом побольше да покруглее, чтобы только пальцем погрозили и вежливо попросили вернуться в дом.