– Не бойся, – Латифа пересаживает малышку ко мне на колени и забирает чашку, – Лиана – это Соня.

Девочка поднимает на меня большие удивленные глаза и тянет ручку к волосам. Больно дергает за локон и заливисто смеется.

– Забери, пожалуйста, – смотрю на Латифу умоляюще. Зачем мне в руки давать ребенка? Особенно, если я не хочу. Что вообще происходит?

– Больно, понимаю, – она вытаскивает из захвата малышки мои волосы, – мне уже треть вырвала, наверное.

Самир все это время благодушно наблюдает за своим семейством. Этот мужчина абсолютно счастлив. Самир ободряюще кивает мне, видя, как я неуклюже пыталась справиться с Лианой.

– Соня, вы бы выбрались девочками по магазинам, а то Латифа совсем окопалась дома, не выгнать.

– Было бы так хорошо, – она хлопает в ладоши и поит малышку на руках водичкой из поильника, – я совсем забросила подруг и развлечения. А сейчас не хватает. Так что, если хочешь, зови, я обязательно составлю тебе компанию.

– Хорошо, – опять беру со стола чашку с чаем и отпиваю.

Пока Латифа рассказывала мне о том, как прошли две ее беременности, и насколько все было по-разному, Ренат с Абдулом успели собрать из лего гараж и мальчик принес несколько машинок, чтобы его заполнить.

Ренат точно готов к детям и обязательно будет настаивать на них. Возможно, именно в них он даже видит спасение нашего брака. Ведь для женщины дети – это самое важное. Как правило.

Но на примере своей матери я увидела совсем другое. Когда талантливая женщина не в силах реализоваться, когда у нее отобран талант. Пусть даже это был холодный зимний воздух, который ослабил связки и забрал возможность петь. Любовь может превратиться в равнодушие и озлобленность. За ее нереализованность я расплачивалась вечным недовольством собой, как дочерью.

Сложно быть никем после успеха.

Она любила отца, но отравленной, извращенной любовью. Скандалы, депрессии, попытки суицида, одна из которых, в конце концов, удалась. Вот что сделала с ней потеря голоса. Это же ждет и меня. И ребенка, который у меня может родиться. Я такая же нестабильная, такая же зависимая от своего таланта.

И без него я ничто.

До дома мы ехали в машине молча. В квартире я быстро переоделась и отправилась за чашкой кофе, чая сегодня было слишком много.

– Я смотрю, вы с Латифой подружились, – Ренат подошел ко мне, пока я ставила чашку в кофеварку, и обнял со спины, – проводите время вместе.

– Нет, – я тихонько выбрала режим эспрессо и нажала на кнопку. После минутного шума чашка наполнилась, и я сняла ее с подставки.

– Почему? – Ренат отстранился и сел за стол.

– Мне с ней скучно, – я поставила кофе на стол и втянула запах, – она милая, конечно. Но все ее разговоры о детях и готовке, это утомляет.

– У нас тоже будут дети.

– Нет, – начинаю нервно постукивать ступней по полу.

– Почему нет? Вы же собирались с Тимофеем завести ребенка. Думаешь, я буду плохим отцом?

– Дело не в тебе, Ренат, – я устало откланяюсь на спинку стула и тру виски, – мы с Тимофеем собирались завести детей лет через десять минимум. Зачем мне ребенок в двадцать один год?

– Латифе двадцать два и у нее уже двое.

– Это ее жизнь и ее выбор. Хотя, тут я сомневаюсь, – усмехаюсь.

Подозреваю, у нее никто особенно и не спрашивал, хочет ли она рожать в свои восемнадцать-девятнадцать. Даже заставлять не надо, наверное, тут все общество построено на определенных убеждениях в поведении женщины в браке. Латифа, скорее всего, считает себя самой счастливой и состоявшейся.

– Мы так долго ждать не будем, я хочу ребенка в ближайшие несколько лет.

– Я не буду рожать, Ренат. Мне ребенок не нужен сейчас.

– Я хочу нормальную семью, и ты мне ее дашь, – он зло ударяет кулаком по столу.

– Знаешь что, – поднимаю и опираюсь ладонями о стол, – только попробуй меня заставить, я себе аборт ножницами сделаю, ты меня понял? – мои кулаки сжимаются на лакированной поверхности и скребут ее ногтями.

Никто не будет распоряжаться моим телом.

– Что ты такое говоришь? – Ренат сжимает голову руками. Его голос трескается от боли.

– Что слышал. Я свободная женщина, не твоя рабыня. И только я могу решать, хочу ли рожать. Это мое право, я его никому не отдам.

– Собирайся, – Ренат тащит с меня одеяло, под котом я прячусь уже почти сутки.

Депрессия утягивает все глубже, и выбираться на поверхность не хочется. В постели уютно и тепло. Можно закрыть глаза и бесконечно проигрывать в памяти воспоминания о прошлой жизни. Как мы с Мили таскались по выставкам и клубам, ездили отдыхать вместе с Тимофеем. Как их мама однажды пыталась научить меня печь пирожки, и я увидела настоящее тесто, которое само росло. Моему удивлению не было предела.

Больше всего я не хочу видеть эти стены, от которых меня уже тошнит. Я разбила от злости все вазы в квартире и большой плазменный телевизор в гостиной. Никогда не понимала, как люди сутками пялятся в этот зомбоящик, и сейчас все это щелканье каналами только добавляло нервов.

Я почти не ем, и мне не хочется, вес, наверное, уже минус шесть. Не знаю, тут нет весов.

Но, что самое важное – я больше не могу смотреть на Рената. Он отобрал все самое дорогое, запер здесь, издевается. Ненавижу.

– Я никуда не пойду, – тяну одеяло обратно на себя.

– Соня, ты вообще ела сегодня? Мылась?

– К черту иди, меня все устраивает, – прячусь под плотную ткань с головой.

– У тебя есть полчаса, – он сдирает одеяло снова и бросает его к двери. Смотрит, как я свернулась калачиком на матрасе, – или я сам потащу тебя в душ за волосы и сам одену. Хочешь?

– Нет, – качаю головой и медленно поднимаюсь, голова немного кружится, – куда мы едем на этот раз?

– Просто выйдем на улицу, прогуляемся.

– Ммм, решил, наконец, выгулять. Думаешь, я тут совсем стухну одна?

– Собирайся, – он зло рявкает и хлопает дверью.

Вопрос «Кто кого упрямее?» наконец решен. И победитель, конечно, я.

Почти два месяца в долбаной квартире в одиночестве и нервы лопнули у Рената первого. Хотя, мои давно лопнули, я уже и не живу, так, существую. Он просто не видит.

Медленно дохожу до душа и долго стою под ним, приходя в себя. Меня выведут на улицу. В груди что-то радостно щемит.

Сушу волосы, надеваю платье, сверху абаю, и выхожу в гостиную. Ренат сидит на диване в ожидании и не сводит с меня серьезного взгляда.

– Когда все это закончится, Соня? Ты же не ребенок. Сколько можно упираться, а?