Неодобрительно покачав головой, указывая на кожаную красоту, Сталин спросил:

– Это ты, что ли, Лаврентий, постарался?

– Ехать далеко, товарищ Сталин, в дороге вам должно быть удобно.

– Где же далеко? Ночь всего.

Махнув рукой и более ничего не сказав, Сталин направился в кабинет.

Штаб-квартира абвера располагалась на живописной набережной Тирниц в самом центре Берлина, в шестиэтажном особняке, отделанном гранитными плитами, отчего все здание приобретало какой-то монументальный шик. Кабинет контр-адмирала Канариса был сравнительно небольшим, чуть больше его капитанской каюты, располагался на самом верхнем этаже в центре главного коридора и потому он имел возможность любоваться живописным видом набережной. Помещение было обставлено более чем скромно: у окна стоял старый крепкий большой стол, помнивший еще ладони кайзера; в правом от двери углу громоздкий шкаф с картотекой; с левой стороны – софа, обтянутая лайковой черной кожей, где он любил отдыхать после обеда. На стене висели две картины: портрет генерала Франка с его размашистой подписью в правом нижнем углу; другая картина – подарок японского посла в Берлине барона Осимы. На этой картине был запечатлен японский демон с длинными когтистыми руками. И, как выразился барон, это божество очень напоминало ему самого адмирала Канариса: столь же могущественного и неприметного. Где-то в словах барона присутствовала правда. Сложно было сказать, что это было: первоначальная задумка художника или просто случайное совпадение, но лик демона странным образом походил на самого адмирала. Так что между ним и картиной существовала некоторая мистическая связь.

Адмирал Канарис подошел к окну и закурил сигарету. Свежий воздух остудил комнату. Дела на восточном фронте складывались не самым лучшим образом, и в районе Вязьмы русские накапливали значительные силы, о чем едва ли не ежедневно докладывали наблюдатели. Намечалось серьезное контрнаступление русских, которое может решить исход войны. Вот только жалко, что фюрер не желал понимать очевидного и продолжал настаивать на наступлении в районе Курска, не считаясь с усилением русских армий.

Генералитет в отличие от простых немцев понимал, что Германия, руководимая Гитлером, катится в пропасть, ее политика зашла в тупик. Не таясь говорили Канарису о том, что самое время сместить фюрера на капитанском мостике. Одним из первых, кто высказал мысль об устранении Гитлера, был любимец Гитлера, национальный герой, прославивший свое имя в Варшаве, в Бельгии, во Франции, человек, разбивший всех врагов рейха, в том числе Красную армию под Брянском, генерал-фельдмаршал Гюнтер фон Клюге.

Адмирал Канарис специально ездил к нему в Смоленск, чтобы наедине обсудить план устранения Гитлера, где абверу будет отведена партия первой скрипки. Фон Клюге пообещал, что пригласит к себе в ставку Гитлера, для того чтобы обсудить катастрофу, случившуюся под Сталинградом (все-таки сто семьдесят тысяч убитых и попавшая в окружение шестая армия – это не шутка!). Гитлер не сможет отказать национальному герою, тем более что он считает себя ответственным за случившееся. Так оно и произошло. Гитлер почти безропотно выслушал все упреки генерал-фельдмаршала, чего прежде с ним не случалось, и направился к своему самолету «Фокке-Вульф-200», в который секретные агенты абвера уже подложили бомбу замедленного действия. Однако командир корабля Бауэр в целях безопасности поднял самолет выше обычного коридора, где неожиданным образом замерзла кислота, и ударный механизм не сработал. В Берлине в самую последнюю минуту сотруднику абвера незаметно удалось вытащить из самолета взрывное устройство. Но адмирал Канарис после этого случая чувствовал себя крайне обескураженным и все последующие дни ожидал ареста. Однако худшего не произошло, а значит, следовало попытаться еще раз…

После этого случая странным образом фон Клюге был переведен в командный резерв. В какой-то момент адмирал Канарис даже предположил, что это как-то связано с несостоявшимся покушением, и вслед за смещением фон Клюге с должности произойдут аресты, в том числе и его самого как главного участника заговора. Но ничего не случилось. И он зажил в прежнем режиме: энергично вникая в малейшие дела своего огромного ведомства, раскинувшегося едва ли не на всех континентах.

В комнату после короткого стука вошел адъютант адмирала капитан-лейтенант Райле.

– Господин адмирал, вам пакет, – протянул он шифрограмму, на которой стояла печать «Совершенно секретно».

– Положите, Райле, на стол, – сказал адмирал, выпустив тонкую струйку дыма в окно.

Адъютант удалился так же незаметно, как и вошел. Возглавив разведслужбу – абвер, контр-адмирал Канарис привлек на новое место многих своих сослуживцев. Райле был одним из них, на прежней службе он также исполнял роль адъютанта, так что, по большому счету, для него ничего не изменилось. Вот разве что в то время он был всего лишь лейтенантом.

Вскрыв пакет, Канарис внимательно прочитал радиограмму. Это была вторая шифровка за прошедшие сутки, полученная из-под Вязьмы. В ней сообщалось о том, что русская контрразведка ввела усиленные меры безопасности. Из дублирующего источника, действовавшего также в прифронтовой полосе, Канарис получил сообщение, что полки НКВД патрулировали все важнейшие дороги, примыкающие к городу в радиусе ста километров, выставили охранение на всех большаках и перекрестках. Не оставили без внимания даже проселочные дороги, где действовали истребительные батальоны. Если к первой шифрограмме можно было еще отнестись скептически, то уже ко второй следовало отнестись со всей серьезностью. Свиридов был исключительно ценный агент, не однажды побывавшей за линией фронта, преданный идеалам Третьего рейха. Обладавший невероятной наблюдательностью и звериной интуицией на опасность, он нередко давал самые острые прогнозы, которые всегда сбывались. Едва ли не каждая его шифрограмма имела ценность, а потому к полученным сведениям следовало относиться весьма серьезно.

Русские ничего не предпринимают просто так, и если проявили беспрецедентные меры безопасности, то для этого имелись серьезные основания. А теперь следовало подумать, кто же из высшего руководства Советского Союза может направиться к линии фронта? Молотов? Это вряд ли. У министра иностранных дел немало хлопот в Москве. Может быть, представитель Ставки Верховного командования Тимошенко? Тоже не подходит… Человек он военный, к боевым действиям привыкший и никогда не сопровождает свое передвижение столь усиленным охранением. Напрашивается единственно верный вывод: в Советском Союзе существует только один человек, из-за которого могут быть предприняты столь неординарные меры безопасности, – это Сталин!

Несмотря на природную осторожность, Сталин смелый человек и не однажды выезжал к линии фронта. Впервые это произошло в октябре сорок первого года. Тогда только провидение позволило избежать ему засады на Можайском шоссе. Второй раз он выехал в конце июля на Воронежский фронт, к генерал-лейтенанту Ватутину, где пробыл в общей сложности два дня. И вот в третий раз он направлялся едва ли не к самой линии разграничения советской и немецкой позиций. Действовал в полной конспирации, рассчитывая, что усиление линии обороны полками НКВД произойдет незамеченным. Однако вышло с точностью до наоборот. Руководитель абвера понимал, что судьба предоставила ему еще один шанс уничтожить Сталина, и упускать этой возможности он не желал. Но вопрос был важный, одной службой – абвер, – без подключения других структур, не обойтись, а следовательно, нужно было добиться одобрения фюрера.