Гуляя в саду, он внимательно смотрит под ноги, чтобы не раздавить муравьев — живые!

С людьми же император крайне жесток.

Плохо пришлось бы Горчакову, не появись бродячий монах в оранжевом хитоне. Монах блеснул отполированным, как бильярдный шар, черепом, темные глаза впились в князя, и он медленно опустил пистолет.

— Людям свойственны шутки, — бесстрастно проговорил монах. — Каждый шутит по-своему. Но все, без исключения, предстанут перед всемогущим. Будем же снисходительны друг к другу. Надеюсь, мудрый Сяо Пей не затаил в сердце черной злобы?

Ресторатор униженно кланялся. Опомнившийся Горчаков хотел поблагодарить монаха, но тот исчез…

Горчаков уверенно и быстро делал карьеру: поначалу работал в штабе белокитайского генерала, служил в марионеточных войсках Генри Пу-И, с приходом японцев, когда маньчжурскую армию частично расформировали, руководство РФС рекомендовало Горчакова генералу Кислицыну.

В белогвардейских кругах ценили решительного и храброго офицера. Один из заправил РФС, генерал Дубровский, был его партнером по бриджу и соперником по Ма-Джонгу[68]. С офицерами военной разведки, Кудзуки и Маеда Сигеру, Горчаков регулярно встречался в японском офицерском клубе.

Клуб находился в центре города. Горчаков предъявил часовому пропуск. Японцы встретили, как всегда, приветливо. Экспансивный полковник Кудзуки налил гостю виски, толстяк Сигеру, сцеживая сквозь редкие зубы сигаретный дымок, широко улыбался и кивал как заведенный, но взгляд японца холоден, из узких, как амбразуры дота, глаз била откровенная ненависть. Маеда говорил мало, больше слушал, ловил каждое слово распаленного игрой Горчакова: контрразведка Квантунской армии хотела знать о русской колонии в Китае как можно больше, а капитан Маеда Сигеру был слугой двух господ.

Лунообразные желтые лица, фарфоровые зубы… Полковник Кудзуки, много лет проработавший помощником японского военного атташе в Москве, говорил по-русски безукоризненно. Хитренький Маеда Сигеру — по-разному, в зависимости от обстоятельств. Если беседовали о вещах серьезных — изъяснялся правильно, хотя вместо «л» произносил «р», в остальных случаях пришепетывал, шипел, что должно было изображать высшую степень уважения к собеседнику.

Японцы заговорили о пустяках. Горчаков, скованный рамками приличий, вежливо поддерживал никчемную беседу, досадуя зряшной потерей времени, рассеянно следил за шарами на зеленом поле стола, изредка делал удачный удар. Кудзуки играл превосходно и, разумеется, закончил партию.

— В следующий раз получите три шара фору, князь. Что с вами, ведь вы частенько тренируетесь в «Поющей раковине», а там профессионалы играют по крупной?

— Ваши шпионы плохо работают, полковник!

— Сыпиона, — хихикнул Маеда Сигеру, смягчая неожиданную резкость Горчакова. — Высе китайцы — сыпиона. Не хорсё.

— Мои соглядатаи, — упиваясь собственным произношением, проговорил Кудзуки, — не столь бездарны, как вам кажется. — Он склонился над бильярдом, выбирая позицию для удара. — Например, позавчера утром вы, мой дорогой друг, побывали у одного весьма уважаемого в городе лица, вашего соотечественника, затем соизволили отобедать в «Бамбуковом раю», который вы так почитаете, потом долго прогуливались в парке «Белый дракон», любовались старинным храмом и висячими мостиками, я сам люблю этот чудесный уголок. Вечером вы кое-что приобрели в магазине Гершензона…

— Дело у вас поставлено, если фиксируется даже покупка пачки «Жиллет». Отличные лезвия, рекомендую…

— Отменные. Но вы осчастливили не англичан, а французскую фирму «Коти». Прекрасные духи, только чертовски дорогие!

— Однако, полковник…

— Да, князь, мы очень любопытны. Позвольте проследить далее ваш куррикулюм вите[69]? Вы проследовали в квартал увеселительных заведений и…

Горчаков едва сдерживался, Кудзуки усердно натирал мелом кий.

— Продолжать, Сергей Александрович?

Горчаков молчал.

Выследили, желтомазые черти! Теперь все, теперь их игра, счастье переметнулось. И, словно подтверждая мысль, Кудзуки с треском вогнал труднейший шар.

— Вот так, мой дорогой. — Японец поставил кий в стойку. — Ваша карта бита.

— Очинно хорсё, — кивал кругленький Маеда.

Но было не хорсё, отнюдь не «хорсё», и, пока капитан играл со своим начальником (Кудзуки умышленно дал Горчакову поразмыслить), поручик прохаживался по прокуренной бильярдной, беспечно шутил, но думы его были далеко.

…Года полтора тому назад подгулявшая компания вышла из ресторана; время позднее, но расходиться не хотелось.

— Куда теперь? Не по домам же, господа?

— По домам, — засмеялся подвыпивший Горчаков. — По веселым домам.

С шутками и смехом гуляки остановились у невзрачного здания с серыми обшарпанными стенами. Горчаков отпихнул привратника — престарелого русского в потертой фуражке горного ведомства — сохранил, старый хрен! Хозяйка, грубо размалеванная мастодонистая матрона, вышла навстречу, сладко улыбаясь.

Горчакову досталась пышная, белесая немка. Он с сомнением покосился на огромные ступни: гренадер! Выпили шампанского, женщина лениво, по-кошачьи, потянулась и, профессионально покачивая бедрами, пошла к постели.

Внезапно в коридоре закричали, что-то с треском упало, поднялся шум. Горчаков хотел выйти, женщина удержала: не стоит волноваться по пустякам. Но Горчаков не послушался: в Азии нужно быть постоянно настороже, здесь и невозможное возможно.

В коридоре толстяк тащил в номер худенькую девушку, совсем девочку. Она упиралась, плакала. Обозленный толстяк хлестнул ее по щеке, девушка ударилась головой о стену, оглушенная, умолкла.

— Давно бы так, — запыхтел толстяк. — Деньги-то уплачены. А ну, пошли!

— Оставьте ее, — сказал Горчаков. — Это дитя.

— Хо-хо-хо! — закатился толстяк. — Этот ребеночек взрослых поучит. Настоятельно рекомендую. После меня, разумеется.

— Пошел вон! — процедил Горчаков и проворно отскочил.

Разъяренный толстяк налетел как бык. Ребром ладони Горчаков рубанул его по шее, буян обмяк, Горчаков поволок его к лестнице, поддал коленом. Толстяк закувыркался вниз.

Восхищенная немка с восторженным воплем бросилась Горчакову на шею. Горчаков увлек испуганную девушку в комнату, а немке молча указал на дверь.

Девушку била дрожь. Иссиня-черные волосы рассыпались по плечам, пухлые губы кривились.

— Ты кто?

— Ми. Я зовусь Ми…

…Горчаков вздохнул, потер лоб. Маеда Сигеру нарочно проигрывал полковнику, деланно горячился; Кудзуки неторопливо укладывал шар за шаром. Они что-то задумали, мелькнуло у Горчакова, но выкладывать не спешат — азиатская медлительность…

Уже много недель он ощущал на себе чье-то пристальное внимание. Японцы неспроста с ним общаются, приглашения участились, но всякий раз они заводят ничего не значащие разговоры, осторожно, исподволь прощупывают, что-то выясняют.

Месяц спустя Горчаков проходил мимо угрюмого серого дома. Неожиданно захотелось увидеть смешную девчушку с потешным именем. Рискуя себя скомпрометировать — было совсем светло, — Горчаков взбежал по винтовой лестнице.

Он распахнул дверь, и из узких глаз девушки хлынул такой свет, что у Горчакова перехватило дыхание.

С тех пор он бывал здесь почти ежедневно. Не замечал удивленных взглядов шокированных прохожих, сочувственных улыбок продажных женщин, прозрачных намеков хозяйки заведения мадам Цой. Он ничего и никого не видел, кроме худенькой Ми. Что происходит, дивился Горчаков, ведь не юноша, виски седые…

Он привязывался к девушке все сильнее. Друзья всполошились: случай из ряда вон. Человек с положением, связями. Самые близкие пытались увещевать:

— Ставь