— Что именно вы думали?

— Ничего. Ну, только… — бессвязно бормочет Атуэлл, ругая себя за беспечность, с которой заплыл в опасные воды.

— Что «только»? — давит Олли.

И хотя видеть Атуэлла припертым к стенке жутко приятно, тем не менее делать последнего идиота из человека, в чьем ведении находится отопление наших камер, по крайней мере неразумно. Я перехватываю инициативу у Олли:

— Он просто подумал, что ты хорошо разбираешься в географии, — говорю я ему, затем просвещаю Атуэлла, информируя его о том, что Дакар — столица Сенегала.

— О, спасибо!

Атуэлл торопливо вписывает буквы, радуясь, что справился с заданием из кроссворда, не потеряв свои нашивки.

Чуть дальше по коридору, сразу за кофейным автоматом, Чарли Тейлор сидит в комнате для допросов напротив констебля Беннета и стыдливо прячет глаза. Чарли пытается оправдать редкий случай «ошибочного решения», однако на Беннета его сконфуженный вид не действует.

— …вот и всё. Тридцать штук за бассейн! Я понятия не имел, что они так дорого стоят, на меня прямо как затмение нашло, — объясняет Чарли.

— Понятно, — скучающим тоном отвечает Беннет. Все это он уже слышал.

— Кроме того, мне эта ерунда вообще не нужна, но я ведь не мог отказать жене, так что пришлось срочно искать деньги.

— Безвыходное положение? — подсказывает Беннет.

— Вот именно! В крайней беде — крайние меры. Конечно, это не оправдание, и гордиться тут нечем, просто факты… — печально вздыхает Чарли, не смея поднять глаз на копилку для сбора пожертвований в пользу инвалидов. Пластмассовая статуэтка девочки — копилка благотворительного общества «Сфера» — чинно расположилась на соседнем от Беннета стуле.

Констебль тоже бросает взгляд на копилку, потом перегибается через стол к Чарли.

— Ты поэтому взялся защищать Норриса?

— Нужда заставила, — грустно кивает Чарли.

Норрис, которому надоел этот спектакль, решается подать голос:

— Можно сказать?

Беннет закатывает глаза: ну почему из всех негодяев этого города ему достался самый тупой?

— Валяй, — неохотно разрешает он.

— Я ничего не брал, честно-пречестно, ничего!

— Мой подзащитный утверждает, что он ничего не брал, честно-пречестно, ничего, — повторяет Чарли, прибавив словосочетание «мой подзащитный», дабы Норрис прочувствовал всю полноту бесплатной юридической помощи.

— Украденная вещь была обнаружена в машине вашего подзащитного, — отмечает Беннет.

— Значит, мне ее подбросили, потому что я ничего не брал, — говорит Норрис.

Беннет утомленно откидывается на спинку стула. Сколько можно тянуть канитель? У любого другого подозреваемого хватило бы здравого смысла признать вину и облегчить жизнь нормальным людям.

— Норрис, зачем кому-то подбрасывать тебе в машину ворованную копилку? — спрашивает Беннет.

— Не знаю. В этом городе каждый готов меня подставить, правда, Чарли?

— У моего подзащитного на самом деле исключительно много недоброжелателей. Вполне вероятно, ему подбросили краденое из чувства мести, — подтверждает Чарли, потом выпячивает нижнюю губу и пожимает плечами: — Кто его знает?

— Чарли, твой клиент уже трижды попадался на краже копилок для сбора пожертвований. Кроме того, сегодня он купил семьдесят восемь лотерейных билетов и расплатился за них мелочью, — чуть не плачет Беннет.

— Я выиграл эти деньги в автоматах, честное слово! — упирается Норрис. — Клянусь родной мамочкой!

— Родная мамочка тебя и сдала, — вскользь упоминает Беннет.

— Да? Вот доносчица хренова! Давно подозревал, что она хочет от меня избавиться, — пыхтит Норрис, однако сразу затыкается, как только Соболь, коротко постучав, просовывает в дверь свою заостренную лисью морду.

— Перерыв в допросе. Привет, сержант, — приветствует Беннет Соболя.

— Привет, — отзывается он, потом замечает Норриса: — Опять этот, что ли?

— Я ничего не брал, честно-пречестно, — повторяет Норрис для опоздавших.

— Вы еще долго? — спрашивает Соболь у Беннета. — У меня двое на очереди.

— Понятия не имею. Даже поесть некогда, — сетует тот. — Пирожков с мясом не осталось?

— Я только что забрал последний, — говорит Соболь.

Норрис видит свой шанс вбить клин и жалуется Соболю, что Беннет хочет упечь его за решетку.

— Брось, Норрис, я уже выключил диктофон, — говорит Беннет.

Соболь делает еще шаг вперед.

— Между прочим, Чарли, те двое, что дожидаются очереди, тоже твои подопечные, Бекс и Олли.

— Вот как? — Наш адвокат оживляется и проверяет папку: достаточно ли бланков он взял? — Превосходно! Этого хватит, чтобы оплатить подогрев бассейна еще на несколько дней.

— Да, неплохо, — подтверждает Соболь, окидывая Чарли внимательным взглядом: ручная отделочная строчка на лацканах пиджака, шелковый платок в кармашке, идеально ухоженные пальцы, которые уже нацелили авторучку с золотым пером на свежие бланки. — Приятно сознавать, что творишь добро, — вполголоса произносит он себе под нос.

* * *

Помнится, я говорил вам, что Олли — темнокожий, однако это не совсем верно. Если быть точным, физиономия у него едва ли темнее моей, но ведь в наше время значение имеет не то какого цвета кожа у человека, а то, как он с этим живет. Признаюсь, в детстве, когда мы с Олли познакомились, я даже не подозревал, что он черный. Более того, еще несколько месяцев, заваливаясь к нему после школы (а нередко и вместо нее), чтобы поиграть в «Монополию» или составить на доске для скраббла непристойные слова, я был уверен, что отец Олли держит в доме черную служанку, ну, типа как в старых мультиках про Тома и Джерри. Откуда мне было знать, что это мамаша Олли? Тем не менее цвет кожи стал для него подарком судьбы, и мой приятель научился использовать его на всю катушку практически в любой ситуации. Большую часть времени Олли — белее самого белого из белых, но стоит затолкать его в тюремную камеру или сказать, что он не влезет в автобус, потому что автобус переполнен, и вы тут же увидите, каким станет его лицо. Норрис называет Олли хамелеоном, и как ни противно мне соглашаться с ним в чем бы то ни было, здесь он прав. Мой друг действительно наделен способностью чернеть на глазах, и именно этот гневный оттенок приобретает его кожа, когда Атуэлл ведет нас в камеру.

— Я родился в Рединге, откуда мне знать, где этот Дакар? Узаконенный расизм, вот как это называется. Необоснованные предположения насчет меня, только потому что я черный, — бушует Олли по пути в камеру. — Не надо считать, что все мы пляшем в варьете или жарим священников! Это дискриминация чистой воды! Вся система насквозь ею пропитана.

Атуэлл открывает дверь камеры номер четыре и приглашает меня внутрь. Заходя, я подмигиваю ему. Сержант недовольно хмурится и захлопывает за мной дверь. Тем временем Олли продолжает грубить, борясь за свои гражданские свободы.