объяснял позже Бунюэль, писавший об этом в третьем лице, они оставляли только те сцены, которые «хотя глубоко трогали их, не поддавались объяснению. Естественно, они не стесняли себя общепринятой моралью или логикой».

Бунюэль рассказал Дали о своем сновидении, в котором облако в форме длинного узкого клина «резало Луну пополам, словно бритва глазное яблоко», а Дали поведал Бунюэлю свой сон – о «ладони, полной муравьев». «Ну вот и фильм, – резюмировал Бунюэль, соединив две эти сцены. – Осталось его снять». Готовую картину авторы назвали, без всякой постижимой причины, «Андалузский пес» («Un Chien Andalou»).

Первые попытки транслировать сюрреализм в кино, предпринятые прежде всего Маном Рэем и Антоненом Арто, успехом не увенчались. Дали и Бунюэль предполагали, что их работа встретит такой же прием. На парижской премьере «Андалузского пса» у Бунюэля, который сидел возле экрана, включая пластинки со звуковой дорожкой к немому фильму, карманы были набиты камнями, чтобы швырять их в зал в ответ на недовольные выкрики. Камни не пригодились. Фильм имел триумфальный успех, и Андре Бретон, автор «Манифеста сюрреализма», официально принял авторов в ряды движения. «Андалузского пса» и сегодня то и дело показывают в клубах кинолюбителей, не в последнюю очередь потому, что эта картина короткая и на удивление забавная. Начальная сцена, где кадры с женщиной, которая хранит невозмутимость, пока бритва режет ее глазное яблоко, сменяются картинами тонкого облака, пересекающего Луну, до сих пор остается одним из самых ярких и поразительных образов мирового кино.

На волне успеха Дали и Бунюэль принялись за второй фильм, полнометражный и более содержательный, финансировать который взялся богатый покровитель. Фильм, снятый в 1930 году, назывался «Золотой век» («L’Age d’or»). Ссора между авторами ограничила участие Дали только работой над сценарием. В те дни Бунюэль оказался не единственным важным для Дали человеком, с кем у последнего случился разрыв. Отец вышвырнул Сальвадора из дому за то, что тот выставил в галерее рисунок под названием «Иногда я с наслаждением плюю на портрет моей матери».

Бунюэль завершил фильм в одиночку. Как выразился обозреватель газеты Le Figaro, «Картина под названием „Золотой век“, чьи полностью отсутствующие художественные достоинства оскорбляют любые мыслимые профессиональные стандарты, стряпает публичное зрелище из самых непотребных, омерзительных и вульгарных сцен, старательно втаптывая в грязь страну, семью и религию». На одном сеансе публика залила экран фиолетовыми чернилами, а после бросилась в расположенную неподалеку галерею громить работы сюрреалистов; меценатам же, финансировавшим фильм, Святой престол пригрозил отлучением от церкви. Скандальный прием заставил снять картину с проката. Снова ее покажут зрителям почти через пятьдесят лет.

Официально причиной возмущения стал финал фильма. Он отсылает к «Ста дням Содома» маркиза де Сада – повести о четырех богатых развратниках, которые на всю зиму заперлись в недоступном замке с несколькими десятками юных жертв, которых насиловали и умерщвляли в погоне за высшим сексуальным наслаждением. Эта книга освещает самые мрачные глубины философии «Делай что изволишь». Напечатать ее, написанную в 1785 году, до 1905 года было невозможно. По заключению самого автора, «Сто дней» – это «гнуснейшая история из всех, что рассказаны от сотворения мира». «Золотой век» не показывает никаких бесчинств, за исключением одного закадрового убийства, но содержит сцену, где четверо истощенных развратников покидают замок в финале повести. Беда в том, что один из них изображен в виде Иисуса.

Это кощунство послужило официальной причиной великого скандала. Но на самом деле зрителей шокировали образы женской чувственности. Ими насыщена центральная часть фильма, а в кульминационной сцене безымянная героиня, неудовлетворенная и рассерженная после ухода небрежно-грубого любовника, с вожделением лижет и сосет пальцы ног мраморной статуи.

Такого не показывала даже тогдашняя порнография – женщину раздевали донага, но изображали все равно кокетливой и озорной. Даже образы женщин-хищниц не допускали такого безудержного излияния похоти. Запрет фильма под предлогом кощунственного изображения Христа был сродни осуждению Аль Капоне за уклонение от налогов. Так было проще всего достичь цели, но это не более чем предлог.

По словам американского писателя Генри Миллера, «Золотой век» стал «божественной оргией». Миллер приехал в Париж в 1930 году, угодив как раз к выходу фильма, и сразу принялся создавать столь же откровенные описания чувственности. Первую книгу Миллера «Тропик Рака» (1934) американская таможня запретила к ввозу в США, как и «Улисса» Джойса, из-за непристойностей. Цензоры выиграли битву, но они уже проигрывали войну. Культура становилась все более открытой в освещении человеческой сексуальности, и привлечь к ответственности каждого было уже нереально.

В 1932 году американская актриса Таллула Бэнкхед шокировала многих своим заявлением: «Я не шучу с любовью… У меня полгода никого не было. Полгода!.. Я думаю только об одном: МНЕ НУЖНО МУЖЧИНУ!.. Полгода – это срок, долгий срок. Я ХОЧУ МУЖЧИНУ!» Оскорбленным женской чувственностью пришлось смириться и с тем, что Таллула сказала такое вслух – немыслимое поколением раньше, – и с тем, что журнал Motion Picture не увидел причин не печатать ее слова.

1920-е годы были эпохой джаза, золотым веком богатых, который в ретроспективе резко контрастирует с мировой войной, за которой последовал, и тяжелейшей мировой экономической депрессией, которой предшествовал. Олицетворением двадцатых стала флэпперша: женщина с короткой стрижкой, в прямом платье и с ниткой жемчуга, весело и свободно танцующая, без всякого стыда и с удовольствием вскидывающая ноги. Столь простой образ стал символом целого десятилетия из-за своей абсолютной новизны. Для женщины из высшего общества такое поведение в христианскую эпоху не считалось допустимым.

Их не просто терпели, ими восхищались. Чернокожую танцовщицу из Миссури Жозефину Бейкер на родине не замечали из-за ее расы, но в Европе все пошло иначе. Ее парижские выступления в юбке, сделанной из перьев или бананов, были невероятно сексуальными и настолько же забавными. Так Жозефина стала одной из самых почитаемых знаменитостей своего времени. Она любила животных и окружала себя экзотическими питомцами: держала, например, змею, шимпанзе и ручного гепарда по кличке Чикита. Богатые поклонники осыпа́ли ее подарками, и, по ее словам, она получила приблизительно полторы тысячи предложений руки и сердца. После смерти (1975) Жозефина Бейкер первой среди американских женщин удостоилась от Французской республики воинских почестей на похоронах за участие в Сопротивлении.

Джаз и танцы вроде чарльстона, блэк-боттома и терки-трота воспринимались как нечто новое и раскрепощающее. Платья стали проще и легкомысленнее. Юбки – короче, открывая бедра до немыслимой прежде высоты. Расход материи на обычное платье упал с почти двадцати довоенных ярдов до семи. Стандартом красоты стали худая фигура и плоская грудь, что разительно отличалось от прежних представлений о женской сексапильности. В