Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это всё гордыня, сын мой. В отрочестве я полагал инициацию чем-то сродни тем испытаниям, коим подвергались святые отшельники. Верил, будто сумею не поддаться искушению, посрамлю нечистого… — Священник потянулся к бутылке, но я уже заблокировал его болевые ощущения, заодно полностью обездвижив раненую кисть, и он с облегчением перевёл дух, пить не стал. — А в итоге никто не покусился на мою бессмертную душу. Не было голосов в голове, не было заманчивых посулов. Изменилось тело. И, положа руку на сердце, не знаю, ближе операторы к образу Его или же наоборот…
Последнее заявление прозвучало более чем странно, но мне было не до того, я вновь плеснул на рану водки, смыл выступившую из раны кровь и принялся изучать пулю, засевшую в мясистой ладони отца Сергия, но не прошедшую навылет.
— Успели задействовать технику закрытой руки? — предположил я, примериваясь к лишённому оболочки кусочку свинца.
— И слов таких не знаю даже, — усмехнулся в ответ священник.
— Да неужели? — усомнился я в искренности пациента.
Пусть даже пуля двадцать второго калибра и не отличается великой пробивной способностью, да и глушитель свою роль сыграл, но и так ладонь должно было прошить насквозь.
— Не сомневайся, отрок, — через силу улыбнулся отец Сергий. — Я, видишь ли, подстройку на Эпицентр проходить не стал и сверхсилой оперировать не способен.
— Тогда я уже ничего не понимаю, — признался я и, пока мой пациент собирался с мыслями, направленным воздействием потянул пулю наружу.
— Слышал о закалке тела? — спросил священник и не договорил, охнул: — Да ты, Пётр, просто кудесник!
— Ещё нет, только учусь, — возразил я. — И рану зашивать не возьмусь. Плохо у меня это дело выходит.
— Об этом не беспокойся, найдётся кому зашить.
— Сейчас будет больно, — предупредил я и начал бинтовать смоченным в водке бинтом ладонь, а затем отпустил запястье отца Сергия, и тот тяжело навалился на мойку, потом и вовсе опустился на пододвинутый мной табурет. И теперь уже не удержался, хлебнул беленькой.
— В горбольницу вам надо! — заявил я, споласкивая руки под краном. — И чем раньше, тем лучше.
— У нас своя лечебница при церкви, — возразил священник и попросил: — В гостиной телефонный аппарат, позвони Альберт Павловичу. Раз уж так рвался, пусть извозчиком поработает. Кучером, хе-хе…
Я излишне тесное знакомство с куратором демонстрировать был не расположен, поэтому спросил:
— А вы его домашний номер знаете? Едва ли он на работу вернулся.
— Пытаться Альберта дома застать — пустое дело, — уверил меня отец Сергий и вновь выпил, на этот раз плеснув водки в стакан. — Альберт сейчас либо в клубе, либо со своей дамой сердца ужинает. Позвони в справочную института, там подскажут. Всегда так делаю.
Совет был не лишён смысла, так я и поступил. Кому попало справки такого рода не давали, но мне, как сотруднику Бюро оперативного реагирования, посоветовали искать консультанта в ресторане «Западный луч», даже номер подсказали. Ответившего на звонок метрдотеля я попросил подозвать к телефону господина Кучера, а когда куратор буркнул в трубку раздражённое «алло», сказал о том, что жду его в доме отца Сергия, не став упоминать об инциденте по телефону.
— Сейчас буду, — пообещал Альберт Павлович и отключился.
Я оставил телефонный аппарат в покое и вернулся к своему пациенту, всё так же сидевшему на табурете. На повязке уже проступило алое пятно, но менять её пока ещё не было нужды. Отца Сергия мутило, и к разговорам он был не расположен, так что я попросил разрешения немного похозяйничать и со всех сторон обсыпал пистолет мукой, после чего лёгким воздействием смахнул её и ожидаемо не обнаружил ни малейшего намёка на отпечатки пальцев. Серийный номер оказался сбит.
Когда на улице послышался сигнал автомобильного клаксона, я спешно выбежал во двор, запустил через калитку Альберта Павловича и в двух словах отчитался о случившемся. Куратор досадливо поморщился и скомандовал:
— Открывай ворота!
Я так и поступил, а после того, как во двор заехала машина, вновь сдвинул створки и заложил их брусом. Верх автомобиля по случаю прохладной погоды был поднят, поэтому Лизавету Наумовну заметил, лишь когда та выбралась с пассажирского сидения и улыбнулась.
— Добрый вечер, Петя!
— Добрый вечер, — ответил я слегка заторможенно, поскольку в моей голове как-то очень уж медленно соединялись в единое целое заявление священника о времяпрепровождении Альберта Павловича и вечернее платье Лизаветы Наумовны.
Дама сердца? Вот это новости!
Куратор моей озадаченности не заметил и досадливо посетовал:
— Ни на минуту тебя без присмотра оставить нельзя! — После обратился к спутнице: — Дорогая, идём!
Меня он с собой не позвал, и я двинулся следом по собственной инициативе, но разве что видом обтянутых узким платьем бёдер Лизаветы Наумовны полюбовался да брошенную на трюмо кепку забрал. На пороге кухни Альберт Павлович перехватил меня и вытолкал обратно в прихожую, там сунул в руки пистолет.
— И что с ним делать? — уточнил я.
— Избавься! — приказал куратор. — О случившемся никому ни слова, Городца я сам в известность поставлю. Всё, иди! Не нужно тебе больше необходимого в это дело влезать, лишнее это. Только гильзы на дворе собери и калитку захлопни!
Мелькнула мысль, что сам Альберт Павлович и срежиссировал мизансцену и никакого покушения не было, но сразу вспомнился застреленный пёс, и я выкинул это подозрение из головы, сказал:
— Там опера на перекрёстке! Если остановят?
— Соври что-нибудь, не маленький!
Меня выставили за дверь, я отыскал во дворе четыре гильзы, после чего в полном соответствии с приказом куратора отправился восвояси. Время было позднее, возвращаться на дежурство уже не имело никакого смысла, плюнул на всё и отправился домой. С беспечным видом прошествовал мимо так и стоявшего на перекрёстке автомобиля оперчасти, огляделся по сторонам и пошёл, пошёл, пошёл — затерялся на тёмных улочках городских кварталов. Слежки за собой не заметил, но в любом случае покрутил по району, применил на практике вызубренные на курсах методы избавления от наружного наблюдения.
Сразу в квартиру проходить я не стал, вместо этого по шаткой скрипучей лесенке взобрался на чердак — тёмный, пыльный и с натянутыми меж стропил бельевыми верёвками. Выщелкнув клинок складного стилета, опустился на корточки и загнал остриё в неприметную щель, подцепил и приподнял одну из досок. В немудрёном тайнике лежала прямоугольная жестянка с кое-какими нажитыми неправедным путём сбережениями, туда же опустил завёрнутый в платок пистолет.
Мелькнула мысль, что привычка игнорировать распоряжения Альберта Павловича касательно избавления от потенциальных улик в итоге может выйти боком, но ничего переигрывать не стал, опустил доску обратно, затёр отметину от