Я вытащила контактный провод, сжимая маленький штекер, словно штопальную иглу.

Помимо отверстий для опорных проводов, в черепе были просверлены углубления для десятков металлических гнезд, расположенных в произвольном порядке. Это были точки подключения, где с помощью контактного провода от нейронного моста можно было зафиксировать достаточно стойкий сигнал.

Если бы он оставался на одном месте, жизнь чтеца костей была бы намного проще. Но половина искусства заключалась в том, чтобы гоняться за этим сигналом по всему черепу, как за крысой, бегающей под половицами.

Иногда он был очень слабым, иногда отсутствовал. А то и вовсе пропадал – именно поэтому капитанам приходилось искать новые черепа. Новые не в буквальном смысле: все черепа были древними, но для них имелся рынок, и время от времени какой-нибудь удачливый разумник находил в шарльере череп; если тот оказывался в рабочем состоянии, вопрос пенсии можно было считать решенным.

Когда-то этот череп, возможно, и был хорош, но пользоваться им становилось все сложнее, и доказательства тому были повсюду. Никто не просверливал так много входных отверстий, если только сигнал не становился неуловимым. Гнезда были помечены символами, нанесенными чернилами на кость: даты и сила сигнала. Все очень методично, как любила Боса. Она хотела знать, с какой скоростью этот череп приходит в негодность, чтобы заранее спланировать приобретение следующего. Когда Фура устроила ловушку для Босы, частью приманки было обещание украсть свежий череп у капитана Труско. Но череп Труско погас, как только мы попытались перевезти его с одного корабля на другой, и пришлось положиться на экземпляр Босы.

Сколько он протянет, можно было только гадать. Все эти отверстия рисковали нарушить его целостность. По всей длине тянулись глубокие трещины, суженные металлическими скобами, но особую тревогу вызывали именно скрытые дефекты, которые незаметно накапливались внутри, пока череп не разваливался при малейшем контакте.

– Смелее, – прошептала я, потому что все еще не находила в этом процессе ничего естественного или приятного.

Череп дернулся на пружинах, когда я подключилась, но вскоре успокоился. Я пренебрегла защитными очками и наушниками, и мне не нужно было выключать свет. Я испытывала по этому поводу бессмысленную гордость.

Ведь мне все-таки пришлось опустошить разум, чтобы предложить его черепу.

Это куда сложнее, чем просто заглушить обычный хаос мыслей. На такое способен любой разумник, но для того, чтобы выдавить из черепа хоть намек на сигнал, нам с Фурой понадобилась многодневная практика.

Наверное, когда-то даже Казарей сомневался, что у нас есть дар. Внутри собственных черепов мы должны были отыскать потайные окна и двери – обычно запертые на засов, причем неспроста, – и распахнуть их настежь, чтобы впустить слабый ветерок. Этот ветерок пробирался через темные, сырые подвалы наших разумов, через пыльные комнаты и забытые коридоры, взвивался спиралью по потайным лестницам и наконец-то достигал сознания.

Иногда ветер появлялся сам по себе, не принося никаких сообщений. Это означало, что череп активен и шепчет мне, но никто не использует другой такой же, чтобы передать послание. Все равно что взять трубку телефона и услышать гудение, но никакого голоса.

Я воткнула штекер в соседнее гнездо. Ветер отсутствовал. Судя по меткам рядом с этими входами, они уже давно неисправны. Но проверить не помешает.

Я подключалась, отключалась, слушала.

И вдруг ощутила самый краешек чего-то. Вороватое, увертливое присутствие, которое одновременно существовало и не существовало. Канал входа был активным, и нечто появлялось и исчезало, когда я двигала пальцем по проводу.

Я беззвучно шевельнула губами: «Что-то есть».

До той поры я была одна в комнате костей, но теперь делила пространство с бестелесным гостем, который вполне мог быть и неразумным, но в то же время полностью осознавал мое присутствие, наблюдал и реагировал.

Это был несущий сигнал черепа, означающий, что тот активен, способен вести и передачу, и прием. Мигающая материя теперь, когда я разбудила череп, блестела ярче и настойчивее.

Из глазниц вырывались узоры разноцветного света.

Пришлось еще сильнее сосредоточиться, чтобы уловить обезьяний сигнал, оседлавший несущую волну, потому что его модуляции были в сотни, если не в тысячи раз слабее. На нейронных мостах имелись круглые ручки настройки и ползунки для усиления сигнала. Это усиление всегда делалось с осторожностью и лишь после обнаружения стабильной несущей волны.

Ну наконец-то.

Я не то чтобы слышала разговорную речь, а скорее осознавала пустоты, которые остались бы в тишине на месте изъятых слов. Что-то вроде негативных отпечатков. По большей части они были холодными, как типографские литеры, и начисто лишенными естественных интонаций.

Я обзавелась привычкой записывать слова – проговаривая их про себя и запоминая на достаточно долгое время, чтобы потом нацарапать несколько строк в журнале сообщений, – продолжая воспринимать поступающие сведения. Это был особенный навык.

…Прошу подтверждения ауспиций для Слепого Пятна, Ракушки и Желтого Шута. В ответ предлагаются сведения о мятеже на двух судах, представляющих взаимный интерес…

Ни то ни другое не предназначалось нам и не могло принести непосредственной выгоды. Один безымянный корабль послал сообщение другому, будучи уверен, что они переговариваются наедине. Вероятно, эти корабли в прошлом имели дружеские отношения и уже не в первый раз обменивались сведениями. Может, у них были парные черепа, полученные из одного и того же шарльера; или чтецы – родня, как мы с Фурой; или и то и другое. Еще они могли пользоваться слабым шифрованием – кодами, обманными указаниями – или просто полагаться на то, что третья сторона не настроится в определенный момент на определенную частоту. Может, это и вовсе был капер, посылающий сигнал во все стороны, выпрашивая объедки.

Я слышала только одну сторону в вероятном диалоге. Голос был отчетливым, но звучали и другие – то появляясь, то исчезая, как рябь на воде, так что я могла уловить только отдельные слова, в лучшем случае фразу.

…Покупка десяти тысяч лиг ярдажа с тройным волокном… Стоит учесть, что катер с налоговиками в последний раз видели… Потеряли кормовые завал-тали во время фотонного шквала… Пятнадцать многомерных пистолей за спасенное имущество… Срочно требуется фельдшер… Когда мы вышли на орбиту Когтя Блэка… Прихватите дыхаль и лучших лекарских помощников…

Разные голоса, шепчущие из разных черепов, с разных кораблей. Всегда корабли, за редким исключением. Черепа не работают должным образом на мирах, иначе банки и картели давным-давно опустошили бы рынок старых костей. Слишком ненадежный способ для этих разумников. Слишком жуткий.

Чтобы различать второстепенные голоса, требовался хороший чтец, но я причисляла себя к лучшим. Под этими шепотами простирался еще один слой, который читался еще труднее, и все же я знала, что он лежит в пределах моих возможностей – при условии, что череп не капризничает и все другие факторы работают в мою пользу. Вытеснив болтовню более высокого порядка из сферы внимания, я напряглась и прислушалась к тому, что лежало за ее пределами. Тишина поднималась и опускалась, заполняя мое сознание ревущей пустотой. Я знала, что рано или поздно услышу голос там, где его нет. Но если сосредоточусь как следует, то смогу уловить истинное сообщение, скользнувшее под слоем всех прочих.