фамилии деда Семена семь соболей, три десятка горностаев, сто сорок белок. У Апанаса было чуть меньше.

Мэтин Петрович велел приготовить чай. Он ни за что не хотел отпускать стариков, не оказав им высокого уважении — чая и разговора. Гена на чаепитие не остался, заспешил домой.

13

Старик Тумээ колол на дворе дрова. Чурки были здоровенные, как двухсотлитровые бочки, только покороче. Сам старик — сухонький, низкорослый; казалось, он с трудом поднимал над головой тяжелый чугунный колун на длинном березовом топорище. Изо всех сил, с надрывным кряканьем опускал колун на круглый лик чурки, но тщетно. Чурка не поддавалась. Старик тяжело вздыхал, тыльной стороной рукавицы отирал вспотевший лоб и снова заносил над головой колун.

«Постарел дедушка Тумээ. Разве с такими дровами справится? Как только сумел заготовить?» Гена подошел к нему и тихо окликнул:

— Здорово, абага!

Тумээ вздрогнул, выронил колун и оглянулся. Узнал Гену, улыбнулся, обнажая беззубый рот.

— Олусладьин![21] — вместо приветствия воскликнул старик.

— Что, никак? — спросил Гена, тоже радуясь встрече. Когда он был маленьким, его родители вместе с Тумээ пасли колхозных оленей, кочевали по перевалам, коротали ночи у вечного спутника оленеводов — костра. Гена помнит, словно это было только вчера, как Тумээ подарил ему рослого, темной масти оленя и сказал: «Вот кто станет истинным пастухом. Пусть мой учах понесет его на своей спине, пусть станут они друзьями». Мальчик назвал оленя Чукичан, что означало «птица». Быстроногим был тот олень. Сильным был, как сохатый, не знал, что такое усталость. Вот какого оленя подарил ему когда-то добрый Тумээ. Когда умер отец Гены, Тумээ, как мог, помогал и поддерживал их семью. Часто привозил им в поселок то баранину, то сохатину, но чаще всего оленину. Теперь Тумээ постарел.

— Не колется. Слабым я стал, сынок, — старик печально улыбнулся.

— Чурки больно хороши, — сказал Гена. — Где только достал такие?

— Это Степка привез. Сам. Я и не просил его, — объяснил Тумээ.

— Степан?! — с радостным удивлением переспросил Гена.

— Он хотел сам прийти наколоть, да Мэтин его в лес лесорубом отправил…

Гена помолчал, раздумывая об услышанном. Потом принялся за дрова. Он колол, а старик складывал поленницу.

— А люди говорят, абага, что Степан пьяница… — сказал Гена, остановившись передохнуть. — Правда — нет?

— Э-э, — махнул рукой старик. — Люди-то как слепые. Ничего не видят. Сошел парень маленько с круга, так ему подсобить надобно… Душа-то у него чистая, как дюскэн[22], А люди… злых у нас много стало, вот что тебе скажу… Так и норовят укусить, ежели чуток споткнулся. Того же Урэкчэнова взять — ведь хуже зверя таежного на Степку накинулся, Мэтину спасибо, поддержал парня. — Старик вздохнул, помолчал немного, потом спросил: — Сам-то ты как? Когда оленей в кораль погонишь?

— Дня через два.

— Жирные, поди, олешки-то? У Кадара, как помню, всегда такие.

— Да, олени хорошие.

— Не забудь, сынок, меня на забой пригласить. Хоть чалмы себе раздобуду.

— Знал бы ты, абага, как жалко мне этих оленей. Все на редкость могучие, сильные, как мой Чукичан.

— О, Чукичана я помню, — смуглое лицо старика вновь озарилось довольной улыбкой.

— Разве можно таких забивать, абага?

Старик долго молчал, думал о чем-то, наконец сказал, тихо вздохнув:

— Не знаю, сынок. Раньше вроде бы так не делали…

После обеда Мэтин Петрович получил телеграмму. «Срочно телеграфируйте ожидаемое мясо тоннах. Председатель райисполкома Чайнов». «Как же так, — удивился управляющий, — три дня назад районный инспектор со всеми данными от нас уехал. Правда, после него еще двести десять голов забили. Надо подсчитать, что там у нас получается…»

Урэкчэнова, как назло, на месте не оказалось: уехал в какое-то стадо. «Ладно, по делу ведь, не зря же. Сам подсчитаю», — решил управляющий. Он достал из портфеля все бумаги по сдаче мяса и стал считать. Выходило, совхоз перевыполняет план. Такая перспектива, конечно, радовала. Мэтин Петрович вдруг вспомнил Гену. Тот утром что-то хотел сказать, но ему помешали. Наверное, беспокоится за Степана. Нет, Степан не конченый человек, как думает Урэкчэнов. Недавно машина с дровами в ущелье просела в наледь и заглохла, так Степан первым полез в ледяную воду. Часа три он и еще несколько парней-добровольцев провозились с этой машиной, пока наконец не вызволили ее из ледяного плена.

Наколов дрова Тумээ, пообедав, Гена снова пошел в контору. Может, на этот раз управляющий будет один, и он сможет высказать все, что на душе наболело.

Мэтин Петрович, как всегда, поднялся ему навстречу, воскликнул:

— Легок на помине! Садись, поговорим.

— Оленей проведали. Все на месте. Пасутся кучно, — сказал Гена, присаживаясь.

— Остерегайтесь собак. Поселковые гоняют оленей.

— Там волки травят, здесь собаки… Бедные олешки! — вздохнул Гена. — Да еще мы, люди…

— Да, трудно им. Ну, Гена, порадуйся вместе со мной. Мы не только выполним план, но еще и поможем району, — не без гордости сообщил управляющий. — По-моему, мы идем с опережением…

— В таком случае я отгоню своих оленей обратно!

— Как это? Ваши олени уже учтены.

— Об этом, Мэтин Петрович, я и зашел поговорить… Думаю, Кадар не прав, отправляя на забой лучших из лучших. Я понимаю — план… Но не такой же ценой! — Гена разволновался, лицо покрылось красными пятнами.

Мэтин Петрович взглянул на него с удивлением.

— Лучших оленей пригнали сюда! Лучших, вы понимаете? — с отчаянием сказал Гена.

— А это разве плохо? — Мэтин Петрович улыбнулся.

— Плохо! Это очень плохо! План мы, конечно, выполним, но с чем останемся? Кадар опять из других стад хороших оленей себе заберет, а доходяг в откормочное отправит? Будь моя воля, Мэтин Петрович, я бы таких оленей не трогал. — Гена помолчал, потом протянул управляющему несколько листов бумаги, исписанных мелким, убористым почерком: — Вот, прочтите, я тут написал свои соображения…

«Северянин без оленя никто и ничто. Без своего друга, о котором поются песни и слагаются стихи, я не мыслю нашей жизни. Без него, без нашего чудесного оленя, обеднел бы мир. И я благоговею перед людьми, которые по-настоящему преданы оленю, понимают его и оберегают, видя в нем надежную свою опору. И в то же время всем своим существом я ненавижу тех, кто истязает животных, не любя их.

Верю, что олени на Севере никогда не переведутся. Они будут радовать людей, пока есть на земле жизнь. Но меня волнует вопрос, каким станет наш олень с годами.

…Помню себя маленьким. Помню и тех оленей, которые тогда окружали нас. Какие это были олени! Все как на подбор рослые, стройные, на редкость сильные и выносливые. А нынешние? Я