Комсомольское собрание рабочих совхоза было бурным. Такого здесь давно не помнили. Зоотехник Тамара, секретарь комсомольской организации, пригласила на это экстренное собрание Урэкчэнова.

Заведующий оленеводческой фермой выступил первым. Он рассказал о трудностях, связанных со сдачей мяса государству. Хвалил передового бригадира Кадара Болгитина, сумевшего и на этот раз пригнать на забойный пункт самых упитанных оленей. Выразил уверенность в победе Болгитина в соревновании с другими бригадами, надежду на то, что остальные бригады в будущем тоже подтянутся. Но радость от столь близкого досрочного перевыполнения плана омрачил своим вопиющим поступком комсомолец Геннадий Умтичан…

Одни выступавшие поддерживали Гену, другие осуждали, считая виноватым в том, что совхоз не выполнил годового плана. Гена решил сидеть молча. «Пусть поступают как хотят», — думал он.

Но, внимательно вслушиваясь в слова товарищей, он вдруг почувствовал, что отношение собрания к нему постепенно меняется. Критиковать стали резче, острее. Те же, кто всего каких-то десять — пятнадцать минут назад, казалось, его поддерживали, сдавали свои позиции, подчиняясь большинству. Поначалу Гена не сомневался в том, что ребята, комсомольцы, его поймут. Теперь он растерялся. Он видел, как открыто злорадствовал Урэкчэнов, как довольный сидел в президиуме и бросал реплики, все больше распалявшие собрание. Выходило, что он, Гена, задался целью очернить знатного оленевода, умалить его достижения. «Каждый совхоз, — говорил заведующий фермой, — должен гордиться своими лучшими людьми. А таким у нас является Кадар Болгитин, который достойно представляет район и в республиканском масштабе». Теперь выходило, что Гена до такой степени оскорбил и унизил уважаемого всеми человека, что он подал заявление о своем уходе с должности. Так и поставил вопрос: или я, или он, одно из двух… Теперь, мол, сами судите, какого опытного бригадира может лишиться совхоз, район, республика. Гену словно током ударило. Он ясно понял вдруг, что отступать некуда, ведь дело в конечном итоге не в нем самом, а в том главном, из-за чего разгорелся весь этот сыр-бор. Молчанием, невмешательством можно все погубить…

И он попросил слова. Встал, одернул пиджак. Какое-то мгновение молча вглядывался в зал, откуда с любопытством смотрело на него множество глаз. И принялся говорить. Рассказал о себе, хотя все его знали достаточно хорошо, о том, почему стал оленеводом и что думает об организации выпаса оленей у них в совхозе.

— …Тут много говорилось о плане. Это верно. План надо выполнять. Но как? За счет чего? Может, я ошибаюсь, но считаю, что он должен выполняться не в ущерб производству, как иногда практикуется в нашем совхозе. Возьмем, к примеру, прошлую пятилетку. Наш совхоз должен был увеличить поголовье оленей на тысячу. И что же? Мы выполнили это пятилетнее задание? Не выполнили. Почему? Нам сказали: главное — выполнить задание по мясу. Надо, так надо. Забили тысячу голов из планового поголовья. А ведь это обман государства. Итог? Топчемся на месте: чем начали пятилетку, тем и закончили. При этом некоторые даже ордена и звания получили. Разве это по-государственному?

Урэкчэнов взорвался. «Это клевета!» — закричал, он, багровея. Зал оживленно загудел. Ясно, в чей огород брошены камешки… «Говори по делу», — продолжал шуметь завфермой.

— Вы спрашиваете, почему я угнал оленей, утверждаете, будто я провалил план. А я за то, чтобы наше оленье производство непрерывно развивалось и количественно, и качественно. Упор надо делать на качество. Мы обязаны улучшать породу наших оленей. Неужели непонятно?

После этого он рассказал о том плачевном положении, в котором он, к стыду своему, застал хваленое-расхваленное стадо Кадара Болгитина. Якобы лучшее в совхозе! Что ж тогда говорить о других? Зал загудел с новой силой Урэкчэнов беспокойно заерзал на стуле.

— Пройдет всего несколько лет, и при нашем желании и усердии мы можем в два раза больше получить мяса. Вот это и будет наш вклад в решение Продовольственной программы! — так закончил свое выступление Гена. Он был ошеломлен горячей реакцией зала.

«Молодец! Правильно делаешь! Так и надо!» — раздалось со всех сторон.

— Будем считать, что сегодня комсомольское собрание заслушало отчет о выполнении уставных требований комсомольцем Геннадием Умтичаном. Кто за то, чтобы одобрить его производственную деятельность, прошу поднять руки, — заключила комсорг Тамара Иванова.

15

На обратном пути Гена видел, как ликовали олени. Взрослые животные резвились, как оленята, время от времени высоко подпрыгивали, откидывая далеко назад копытца, и, резко мотнув головой, пускались вскачь. Казалось, они поняли, что вырвались на волю, и с нетерпением спешили в родные места. Ни один из них не отходил в сторону, ни один не отставал. Поэтому Гене было с ними легко. И на душе у него тоже легко, так легко, что хотелось петь. И он пел. Пел громко, на всю тайгу. Русские, эвенские, якутские песни одна за другой летели над лесом. Далеко отстал Сопуу, который вел упряжки с гружеными нартами. А сам он, казалось, летел вместе с песнями. Он пел и мысленно видел тысячи красивых, стройных оленей с огромными ветвистыми рогами: могучих быков, способных в брачном бою побеждать своих диких собратьев, важенок, нежных, как степные лани, упорных и выносливых, как река, которая течет и не знает усталости. Он закрывал глаза и видел, как наяву, этих породистых оленей, какими должна заполниться вся северная земля…

Приехали вечером в стойбище. Залаяли собаки. Но из палатки вышла только одна Кэтии. Помогла Гене расседлать верхового, пригласила к столу.

— А где наши? — Гена сел на меховую подстилку.

— К дэлмичэ поехали рано утром.

— Втроем?

— Да.

— Почему все?

— Ночью волки разогнали стадо.

— Тьфу-у, — в сердцах сплюнул Гена. — Опять?

— Зарезали, говорят, штук шесть…

Гена сник, потускнели только что блестевшие радостью глаза.

— А ты один приехал?

— Со мной Сопуу, он чуть отстал. Вместо Нюку у нас будет.

На улице опять залаяли собаки. Со стороны реки послышался топот копыт, скрип полозьев.

— Наши! — вскочила Кэтии.

— Нет, это Сопуу.

Сопуу вошел в палатку, разделся и тут же подсел к столу, потирая окоченевшие пальцы:

— Замерз шибко.

— Надо было двигаться, а ты сидишь, как старик.

— А верховой у тебя отличный, — сказал Сопуу с явной завистью в голосе. Гена ничего не ответил.

Вскоре вернулись Кадар, Кеша и Капа. Кадар с женой сразу же скрылись в своей палатке. Ужинать они не пришли.

— Кеша, волки когда появились? — спросил Гена за чаем.

— Да сразу как мы с тобой уехали.

— Сначала несколько ездовых оленей пропало, — вставила Кэтии, наливая чай.

— Не нашлись? — с тревогой спросил Гена.

— Думали, что они отбились и примкнули к стаду Орана, — начал рассказывать Кеша. — Мы в это время с тобой в