— Гена, что с тобой? Опомнись, — к нему подошел ветеринар совхоза Налимов, но Гена так оттолкнул его, что тот едва удержался на ногах.

— Сумасшедший!

Народ постепенно приходил в себя. Многие стыдливо оправдывались:

— Мы тут ни при чем. Нас позвали…

— Урэкчэнов дал команду…

Но кое-кто попытался спорить, возражать:

— Ты полегче давай! Чего орешь? Будто твоих собственных режут! Тоже еще… начальство…

— Кто пригнал? — закричал Гена.

— Бодий и Сопуу.

Гена увидел молодых оленеводов. Они стояли поодаль, виновато опустив головы.

— Откройте двери! — приказал Гена. Он не стал выговаривать парням. Что толку? И так ясно — Урэкчэнов распорядился.

Бодий и Сопуу раскидали жерди, и олени с ревом ринулись на волю.

— Люди, есть у вас совесть или нет?! Может, за обещанные камусы ее отдали? — Гена принялся освобождать привязанных оленей. Те шарахались из стороны в сторону, их огромные бархатные глаза от страха округлились. Казалось, вот-вот вылезут из орбит. Почувствовав свободу, они стремглав побежали за стадом, только белые хвостики замелькали вдали. Гена сел на верхового оленя и помчался следом. Бодий и Сопуу поехали с ним.

Урэкчэнов от радостного волнения то садился на стул, то вскакивал и начинал метаться взад-вперед по кабинету. Довольная улыбка блуждала по лицу, отчего его смуглая кожа казалась чуть посветлевшей. При людях всегда неторопливый, важный, он теперь, когда в кабинете никого не было, бегал, как молодой олень, стремясь унять волнение. «Подумать только — завтра выполняем годовой план по сдаче мяса. И все это благодаря моему опыту и мудрости. Не зря всю жизнь с оленями нянчился. Теперь и они выручают меня на старости лет. Скоро на пенсию. В районе намекнули, мол, дашь план по мясу, получишь… Правда, что именно получу — не сказали. Но не это главное. Важно, ждет что-то приятное. А Адитов, дурак, сам отказывается от почестей. Протяни-ка голодному в одной руке кусок мяса, а в другой — кость. К какой потянется? То-то же! Строит из себя умного руководителя. Ишь, мною командовать вздумал! Не выйдет. Я сумел его обхитрить!»

Урэкчэнов нетерпеливо поглядывал на телефон. С утра заказал разговор с районом. Олени уже в корале. Забойщиков мобилизовали быстро. Теперь, наверное, все идет полным ходом. Адитова в поселке нет. Сегодня воскресенье, а он вчера вечером, говорят, в тайгу уехал, с ночевкой. Потихоньку тоже, видно, промышляет. Это даже к лучшему, что его нет, вдруг помешал бы…

Зазвонил телефон. Урэкчэнов судорожно схватил трубку, приложил к уху.

— Здравствуйте, Яков Иванович… Это я, Урэкчэнов… Дела идут хорошо… Что-о? Алё, алё, что-то плохо слышно. План перевыполняем! Сегодня последний забой… Завтра сообщим окончательные результаты… Спасибо большое, Яков Иванович… Будем стараться…

Урэкчэнов, улыбаясь, медленно опустил трубку на рычаг. В ушах еще звенел голос председателя райсовета. Он похвалил его. Завтра об их трудовой победе будет знать вся республика. Вот так-то, Мэтин Петрович и Геннадий-выскочка! Не вышло по-вашему.

Он посмотрел на часы. Десять утра. Не мешает проверить, как там идет забой. Надо для поддержания авторитета и самому освежевать двух-трех оленей.

С такими мыслями Архип Степанович шагнул было к дверям, на ходу натягивая пальто, но тут дверь распахнулась: на пороге стоял ветеринар Налимов.

— А, Налимов. А я к тебе. Ты на оленях, на машине?

— Архип Степанович… Там пусто… — Налимов, виновато моргая, развел руками.

— Закончили?

— И не начали даже. Оленей загнали в кораль, люди стали ловить их, но тут Умтичан прибежал и такой крик поднял… Потом взял и выпустил всех до единого…

Урэкчэнов остолбенел. Толстое лицо его побагровело. Задрожал массивный подбородок, губы нервно задергались.

— Налимов, ты знаешь, что налим — самая последняя из рыб? Нет? Так знай. Ты тоже — последний из людей. Сопляка испугался?! Приказ заведующего — для тебя ничто? Близко не подпущу к оленям, так и знай! Уволю!

Налимов побледнел, но молча выслушал Урэкчэнова. Он понимал, что произошло чрезвычайное происшествие. Надо же случиться такому как раз в тот самый момент, когда за сдачу оленей отвечал именно он. Урэкчэнов не простит ему этого. Еще и выгонит из совхоза. Сколько раз тыкал в лицо, дескать, плохо работаешь, а я тебя защищаю.

— Садись! — приказал Урэкчэнов. — Думать будем.

Случай в корале всполошил весь поселок. Разговоры шли только об этом. Одни осуждали поступок Гены:

— Ишь, камусами упрекнул, будто сам без них обходится.

— Только-только работать начал, а уже — командир! Никакого уважения к старшим…

— Коли сейчас нос кверху дерет, что будет, когда бригадиром станет?

— Труд оленевода нынче почетный, вот посыплются на него ордена, тогда еще не то увидим…

Другие удивлялись смелости Умтичана:

— Ты смотри какой! Урэкчэнова не побоялся.

— Да, против Урэкчэнова сроду никто не выступал. Архип Степанович его теперь в порошок сотрет.

— Просто выгонит из стада и все.

— На этом не остановится. Еще напишет куда следует.

— На жалобы и доносы он мастер.

Третьи оправдывали:

— Молодец! Правильно поступил.

— Он же не для себя старался, для совхоза.

Гена тихо переступил порог своего дома, закрыл за собой дверь. Молча взглянул на жену. Клава ласково улыбнулась.

— Ну, что, Гена? — участливо спросила она, заметив, как он осунулся и побледнел. — О, как о тебе сегодня языки чесали. Особенно женщины. Специально говорили громко, чтобы я слышала. И в больнице, и в магазине.

— Все хорошо, Клава. Оленей вывел на обратный маршрут, — спокойно сказал Гена, вешая пальто и шапку. Скинул пиджак, снял сорочку, устало шагнул к рукомойнику и не спеша стал мыться, густо намыливая лицо и шею. Жена протянула ему чистое махровое полотенце.

— Ты что такой грустный? — спросила Клава, когда Гена сел за стол.

— Просто немножко устал.

— Поешь как следует, — жена придвинула к нему тарелки с едой.

— Ты знаешь, Клава, как они рвались на волю! Когда я их выпустил, ринулись как снежная лавина, — улыбнулся Гена, его черные глаза потеплели, обветренное лицо смягчилось.

— Люди только и говорят, как ты угнал сегодня оленей.

— И что, ругают? — веселые искорки заиграли в глазах.

— Ох, ругают.

— А, по-твоему, правильно я поступил или нет?

— Ты иначе поступить не мог.

Оба замолчали. Затем Клава вдруг спросила:

— Жалеешь, что накричал на людей? Там ведь много пожилых было…

— А стал бы упрашивать — половину стада забили б. Мне важно было остановить их. Вот я и… — Гена вздохнул: — За людей стыдно. Камусы глаза им затмили. Жадность обуяла.

— Не все же такие, Гена.

— Конечно, не все. Но все-таки. Живем вроде бы хорошо, все у нас есть, а некоторые все жаднее становятся. Но ты у меня не жадная, — засмеялся Гена, обнимая жену, — не спрашиваешь, сколько из зарплаты вычтут за срыв