весь мой класс, с окнами от пола до потолка. Том носился, щелкая огромными настольными лампами, и все это происходило в каком-то мягком свете: пианино в углу; диван «Честерфилд» с горой подушек; кремовые стены с множеством картин, некоторые из них с подсветкой; камин из серого мрамора; люстра со стеклянными лепестками цветов, а не хрустальными каплями. И (Том представил его широким жестом) телевизор.

– Том, – сказала я, пытаясь сделать голос строгим, – тебе придется мне это объяснить.

– Разве это не невероятно? – Он снял спортивную куртку и бросил ее на кресло. – У него есть все.

Он был по-детски удивлен и взволнован.

– Все! – повторил он, снова указывая на телевизор.

– Я удивлена, что у него есть телевизор, – сказала я. – Я бы подумала, что он против такого рода вещей.

– Он считает важным не отставать от новых веяний.

– Держу пари: он не смотрит телевизор.

Выглядел он впечатляюще: шпон ореха, с вырезанными завитками сверху и снизу экрана.

– Откуда у тебя ключи от его квартиры? – спросила я.

– Может, выпьем?

И Том открыл твой коктейльный шкафчик с длинными рядами бокалов и бутылок.

– Джин? – предложил он. – Виски? Бренди? Коньяк?

– Том, что мы здесь делаем?

– Может, «Мартини»?

Я нахмурилась.

– Давай, Марион. Не веди себя как школьный учитель и выпей хотя бы бренди. – Он протянул мне стакан. – Здесь здорово, не правда ли? Ты же не скажешь, что тебе здесь не нравится.

И он улыбнулся так широко, что мне пришлось присоединиться к нему. Мы сидели вместе на диване, смеялись и терялись в твоих подушках. Добравшись до края сиденья, я пристально посмотрела на Тома.

– Итак, – сказала я, – в чем дело?

Он вздохнул.

– Все хорошо. Правда. Патрик в Лондоне, и он всегда говорил, что я могу использовать это место, пока его нет…

– Ты часто сюда приходишь?

– Конечно, – сказал он, делая большой глоток из своего стакана. – Ну ладно. Иногда.

Наступила пауза. Я отставила бренди на твой журнальный столик рядом со стопкой художественных журналов.

– Эти ключи – твои?

Том кивнул.

– Как часто ты…

– Марион, – сказал он, наклоняясь, чтобы поцеловать мои волосы, – я так рад, что ты здесь. Все нормально, поверь. Патрик хотел бы, чтобы мы пришли сюда.

Было что-то странное, что-то нетомовское в его голосе, некая театральность, которую я в то время списывала на нервы. Я взглянула на наше отражение в высоком окне: мы выглядели почти как интеллигентная молодая пара, окруженная со вкусом подобранными артефактами и качественной мебелью, которая наслаждалась напитками субботним вечером. Пытаясь отогнать ощущение, что все это происходит в неправильном месте, с неправильным человеком, я быстро допила и сказала Тому:

– Покажи мне другие комнаты.

Он отвел меня на кухню. У тебя были полка для специй – помню, я впервые видела такую – и двойная раковина с сушилкой, а стены выложены светло-зеленой плиткой. Том не мог перестать указывать мне на вещи. Он открыл верхнюю дверцу большого холодильника.

– Морозильная камера, – сказал он. – Разве ты не хотела бы такую?

Я сказала, что хочу.

– Знаешь, он отличный повар.

Я удивилась, а Том открывал все твои шкафы и показывал мне их содержимое в качестве доказательства. Там были медные сковороды, глиняные миски, набор стальных разделочных ножей, один с изогнутым лезвием, который Том назвал mezzaluna[33], бутылки с оливковым маслом и винным уксусом, книга Элизабет Дэвид[34] на полке.

– Но ты тоже готовишь, – сказала я. – Ты же служил.

– Не так, как Патрик. Пирог и пюре – это все, что я умею.

– Мне нравится такая еда.

– Простые вкусы, – сказал Том, улыбаясь, – для школьного учителя.

– Верно, – сказала я, открывая холодильник. – «Фиш энд чипс»[35] меня устраивают. Что у него здесь?

– Он сказал, что-нибудь оставит. Ты голодна?

Том потянулся через меня за тарелкой с холодным цыпленком в панировке.

– Хочешь? – Он взял крыло и обглодал косточку. – Это вкусно, – сказал он, протягивая мне тарелку, его губы блестели.

– Должны ли мы?.. – спросила я. Но моя рука уже была на ножке.

Том был прав: было вкусно; крылышки легкие и хрустящие, мясо невероятно жирное.

– Вот и все! – Глаза Тома все еще были дикими. Он брал кусочек за кусочком и постоянно восхищался элегантностью твоей кухни, вкусом твоей курицы, нежностью твоего бренди.

– Давай посмотрим, что есть еще, – сказал он. И мы стояли там, на твоей кухне, глотали твою еду, пили твой алкоголь, облизывая наши маслянистые пальцы, и хихикали.

После этого Том взял меня за руку и повел в другую комнату. К тому времени я выпила уже прилично и, двигаясь, испытала странное ощущение, оттого что окружающее пространство не успевает за мной. Мы не пошли в твою спальню, Патрик (хотя я хотела бы сказать тебе, что именно туда мы и пошли). Мы оправились в гостевую спальню. Она была маленькой и белой, с односпальной кроватью, первоцветами на покрывале, простым зеркалом над узким камином и шкафом, вешалки которого позвякивали в пустом пространстве, когда мы шли по полу. Простая практичная комната.

Все еще держась за руки, мы стояли возле кровати, ни один из нас не осмеливался смотреть прямо на нее. Лицо Тома стало очень бледным и серьезным; его глаза больше не были дикими. Я вспомнила о том, каким большим, здоровым и веселым он был на пляже и в воде. Вспомнила свое видение о нем как о Нептуне и почти рассказала ему об этом, но что-то в его глазах заставило меня замолчать.

– Ладно, – сказал он.

– Ладно.

– Хочешь еще выпить?

– Нет. Спасибо.

Я задрожала.

– Холодно? – спросил Том, обнимая меня. – Уже поздно, – сказал он. – Если хочешь уйти…

– Я не хочу уходить.

Он поцеловал мои волосы, и, когда его пальцы коснулись моей щеки, они задрожали. Я повернулась к нему лицом, и кончики наших носов соприкоснулись.

– Марион, – прошептал он, – я не делал этого раньше.

Меня шокировали эти слова, и я даже подумала, что он, возможно, разыграл невинного ради меня, чтобы я чувствовала себя лучше из-за собственной неопытности. Не может быть, чтобы никого не было за все то время, пока он был в армии.

Пишу это сейчас, представляя, как он признается мне в своей слабости, и снова наполняюсь любовью к нему. Что бы он ни говорил еще, осмелиться признать это было большим достижением.

Конечно, я понятия не имела, как реагировать на его признание, и поэтому мы стояли вот так, нос к носу, очень долго, как будто примерзли друг к другу.

В конце концов я села на кровать, скрестила ноги и сказала:

– Все