из нас. По крайней мере, тех, на кого ZENO влияет не так, как изначально задумано. Я буду дополнять правила, но, надеюсь, не слишком часто. Мне казалось, что я слышу чавканье и хруст костей от тех, кто сидел у костра. Я весь день избегал каких-либо разговоров или контактов с этими людьми. Наверняка в этом лагере есть один или несколько хороших людей, но нужно быть осторожным. Я не мог избавиться от мысли, как ел чужую плоть и при этом не замечал или не хотел замечать чужих эмоций. Как вгрызался в них, в чужие посмертные чувства, с неестественным для меня голодом. Бессмысленно отрицать, что мне нравился этот вкус и что теперь я никак не исправлю это – нужно просто принять. Только так я могу сделать вывод, насколько это опасно. Каннибал из города С тому доказательство. Я не знаю, как к этому относились в последние годы цивилизованного мира, так как жестокость стала основным способом коммуникаций между людьми. Но я думаю, что это неправильно. Я записал в журнал: «Запрещена любая жестокость по отношению к другому, как физическая, так и моральная». Я подчеркнул пункт о запрете каннибализма и стал думать о лагере города F. Хоть теперь я и знал, что они первые, кто обманом накормили меня человеком, я все равно чувствовал близость по отношению к ним. Они стали моим проводником в мир, и это мешало мне осуждать каждого из них.

Люди начали расходиться. Некоторые, проходя мимо меня, желали мне хороших снов. Я ухмылялся, но никому не отвечал. Одна девушка подошла ко мне в надежде завязать беседу, на ней были ковбойские сапоги, которые громко шуршали по земле, джинсовая юбка и вязаный свитер, который мешал мне разглядеть ее лицо. Она постаралась заговорить со мной и сказала, что Леон спас ей жизнь, приведя в этот лагерь. От нее пахло костром и чем-то еще. Я сразу начал принюхиваться, чтобы определить, пахнет ли от нее мясом. Ее это явно удивило или даже испугало, и она ушла. Я лишь продолжал придумывать правила. Когда костер совсем погас, я, глядя на пыль из труб города B, поймал себя на мысли, что тут тише, чем в любых других лагерях, хотя он будто находился ближе к городу, чем остальные, в нем не был слышен гул труб. Возможно, и в остальных лагерях его не было. Может быть, я только сейчас избавился от него. И чем больше правды я буду узнавать, тем сильнее буду отдаляться от городов, даже если буду находиться рядом с ними. Я записал в своей тетради: «Говорить правду другим и обязательно себе». Правда освобождает от эха старого страха. Правда помогает все вокруг видеть четче.

Наконец я начал засыпать. Я так долго не спал, что боялся пошевелиться, чтобы не нарушить предсонное состояние. И, даже если я этой ночью встречусь с монстром в клетке, мне все равно. Все его терзания больше не испугают меня. Его мучения помогли мне. Они помогли мне принять реальность жизни вне городов и подготовили меня к этому.

Часть 36

Вокруг меня бесконечная тьма. Я пытаюсь понять, где я, но, куда бы я не поворачивал голову, не могу сориентироваться. Мне не страшно, но, чтобы пресечь панику, мне нужно понять, где я. Я иду прямо, но ничего не вижу. Спотыкаясь о что-то склизкое и пробираясь на ощупь вперед, мне удается разглядеть что-то. Некий огонек вдали. Чем я ближе, тем понятней, что впереди мерцает тусклая лампочка. Я ускоряю шаг и понимаю, что передо мной клетка. Я находился снаружи. Медленно подходя к ней, я слышал звуки, которые так мне ненавистны. Хруст костей, облизывание пальцев и пережевывание твердой пищи. Стоял запах гниющего мяса, который усиливался. Я подошел почти вплотную к клетке. Внутри был изъеденный самим собой комок мяса, которого я называл все время чудовищем. Оно давно перестало быть человеком. У него не было ног от коленей. Нет ушей, лысая голова вся в ссадинах. Нет глаз. Грудь исцарапана, как и живот. Его живот словно кто-то изорвал на маленькие кусочки. Одной руки нет, а вторая в глубоких укусах. Он сидел и ел палец, видимо, с последней руки. Я смотрел на все это, вспоминая, какой ужас он внушал в меня в первые наши встречи, и как он жалок теперь, когда вся его ненависть в мое отсутствие досталась ему самому. Я начал стучать по клетке. Оно услышало своими обрубками мой стук и перестало жевать. Оно начало резко мотать головой и искать источник звука, пока его голова не повернулась в мою сторону. Его губы были будто взорваны, они начали шевелиться в попытках сказать что-то, но издали лишь громкий стон. Оно начало медленно ползти в мою сторону. За ним тянулся кровавый след, который выглядел как широкая волнистая линия. Я смотрел на него сверху вниз, когда он подполз к прутьям и схватил меня за штанину. Его губы продолжали шевелиться. У него потекли слезы, и он все сильнее сжимал свой кулак, но у него не было достаточно сил, чтобы держаться долго, и его рука рухнула на пол. Я, глядя на него, присел на корточки и задумался, что будет дальше. Здесь, за пределами клетки, все выглядело иначе. Возможно, так было всегда. Я боялся не существа внутри, а того, что не смогу выбраться. Я был в ужасе от того, что из клетки нет выхода. Но теперь все изменилось. Я положил руку на его лысую голову и начал водить ею по его оставшемуся телу. Я ничего не почувствовал. Мне было все равно, я не испытывал ни его эмоций, ни своих через касание. Я медленно поднялся. Всего два пути. Либо я остаюсь с ним, либо иду внутрь этой темноты и растворяюсь в ней. Я развернулся и отошел в сторону. Позади меня раздавались стоны и звук ударов по клетке. Я хочу быть как можно дальше от этого места. Я не хочу больше бояться того, что внутри, даже если ценой станет утрата хоть и тусклого, но света. Света, в котором еле видны страдания того, кто так яростно ненавидел себя. Того, кто с такой жадностью поглощал собственную плоть. Мои шаги откликались эхом. Так я понял, что вышел из какого-то узкого коридора и попал в большую комнату, на полу которой лежало нечто похожее на плитку. Я остановился в надежде понять, где я.

Меня разбудил Леон. Он сказал, что