Денис довольно неохотно кивнул.

Ха! Я их соблазнил.

Так мы стали лжесвидетелями.

Тут я хочу заметить — исключительно потому, что к слову пришлось, — что уговаривать Наталью с Денисом выпало мне. Не Грише, не Жене — мне. Так у них ловко получилось, так вывернулось, что, заручившись моим согласием участвовать в их афере, эта парочка автоматически возложила на меня обязанности по техническому обслуживанию мероприятия. Сделав им одолжение, я еще и оказался должен. Спорить было бесполезно. К тому же у меня правило: если что-то делать, то делать на все сто, а не морщиться брезгливо, мол, я разрежу торт, а вы отскребайте крем от скатерти.

Я не буду рассказывать, что происходило в последующие недели, по каким кабинетам мы пропутешествовали и какие человеческие экземпляры наблюдали. Это технические подробности. Они не имеют значения. Значение имеет одно: Женя победила. Ребенка еще не существовало, а отцовство уже установили. Да, кстати, маленькая деталь. Именно мой банковский счет вследствие генетических экспериментов «похудел» на… Ладно, не важно. Женя была довольна — так утверждал Гриша. Я лично никакого удовлетворения на ее яблочной мордахе не заметил. Мордаха имела обычное свое невозмутимо-каменное выражение. Спасибо ни мне, ни Денису с Натальей тоже никто не сказал. Единственное: когда мы, завершив все дела и поставив последнюю печать на последнюю подпись, сели отметить это дело на моей кухне, Женя изобразила танец маленьких лебедей, одна за четверых. Танец вышел корявым. К тому времени Женя уже была беременна довольно основательно, и маленькие лебеди выглядели как разжиревшие кряквы.

— Не успела размяться, — как всегда невозмутимо, сказала Женя, одарив нас танцем, и опрокинула в рот рюмашку коньяка.

Кто был недоволен, так это Наталья. Сидела надутая, злилась, что не узнала ничего интересненького про Женино подполье. Впоследствии предъявляла мне претензии, мол, я ее обманул.

Итак, мы сидели на моей кухне, и вдруг Женя произнесла сакраментальную фразу.

— Так, значит, я могу внедряться в квартиру, — сказала она, и в ее словах явственно звучали «шаги глухие пехотинцев и звон кавалерийских шпор».

— Квартира опечатана, — напомнил я.

— Ерунда! — отмахнулась Женя. — Квартира принадлежит ребенку.

— Ребенка еще нет, — напомнил я.

— Ерунда! — отмахнулась Женя. — Будет же когда-нибудь.

— Вот когда-нибудь и внедришься, — сказал я. — Оформишь наследство на ребенка и внедришься. Законным путем.

Женя побагровела. Глаза ее сузились. Рот, напротив, расплылся, будто его наспех обмазали губной помадой, — потерял очертания, распух, расползся в разные стороны, потек на подбородок, залез на щеки, заняв почти все место под носом.

— Законным путем! — заорала она, широко раскрыв зубастую пасть, и сразу стало ясно то, что в общем-то было ясно с самого начала, а именно — что Женя — классическая базарная баба. — Законным путем! — продолжала она орать. — Законным путем двоюродные братцы набегут! Через пять месяцев! И забаррикадируются там на всю жизнь! А мне рожать через шесть! Как я их буду выкуривать?! Вы же все чистенькие! Вы же мараться не захотите! Чужие чемоданы выносить не будете! И в ментовку не пойдете! Вас же ни о чем попросить нельзя!

Гриша бегал вокруг Жени, пытаясь засунуть в ее распахнутый, раскоряченный, бесформенный рот стакан воды. Женя отталкивала его руку. Вода лилась на Гришину рубашку. Но Гриша ничего не замечал и дрожащим осликом все бегал и бегал по кругу с пустым стаканом и своим испуганным, жалким лицом.

— Послушай, ты… Же-ня, — произнес я очень медленно, боясь брякнуть лишнее. — Ты нас уже кое о чем попросила, и мы сделали все, о чем ты попросила. Мы уже замарались о твою сомнительную авантюру.

— Сомнительную! — еще громче заорала Женя и шарахнула кулаком по столу. — Ах сомнительную! Это ваш драгоценный приятель был сомнительным! Сомнительным удовольствием! Теперь Он благополучно отправился на тот свет, а я отдувайся! А вы… вы… пошли вы все вон! Слышите — вон!

— Может, это ты пойдешь вон? — ласково спросил я. — Все-таки это моя квартира.

Женя захлопнула пасть и перестала дышать. Гриша смотрел на меня с изумлением. Он был потрясен: да как же я решился поднять руку (точнее, голос) на святое? Наталья, вытянув шею, с жадным любопытством в упор уставилась на Женю. Денис сидел отвернувшись, словно боялся запачкаться. Наконец Гриша очнулся.

— Да что же это… Да как же… — забормотал он. — Женечка, Женечка… Только не волнуйся. Тебе вредно, Женечка. Ну ребята, ну давайте… давайте поговорим нормально, ребя-а-ата! — И он тихонько завыл.

Женя глубоко вздохнула. Щеки опали. Рот вернулся на исходную позицию.

— Мне надо прописаться в квартире, — произнесла она почти нормальным голосом. — А то правда упущу.

— Это невозможно, — мягко сказал я. Мне уже было стыдно за вспышку гадливости по отношению к Жене.

— А если… — задумчиво произнесла Наталья, и все разом повернулись к ней. — А если тебе сначала выписаться из Мытищ… вернее, Химок… ну, ты понимаешь. Ведь просто так никого не выписывают. Надо обязательно указать адрес, куда будешь переезжать. Вот, укажешь здешний адрес, выпишешься, а потом… потом… — Наталью застопорило. Она явно не знала, что делать потом, и торопливо закончила: — А потом быстренько впишешься сюда, а иначе станешь бомжом, а бомжом тебе быть не разрешат, потому что ты беременная женщина с ребенком.

Она шумно выдохнула и обвела нас горделивым взглядом. «Давайте, восхищайтесь, здорово я придумала? А то сидите тут как три барана».

А я и не знал, что она такая дура. Только я открыл было рот, чтобы сказать, мол, чё ты мелешь, Наталья, чё ты мелешь, как ее впишут, если она на эту квартиру никаких прав не имеет? Будь она трижды заслуженный бомж Советского Союза и одновременно мать-героиня. Кого это еб… прости, волнует? Но Женя меня опередила.

— А свою квартиру я что, государству отдам? — спросила она с набитым ртом. Она уже успела отрезать ломоть хлеба, намазать маслом, завалить сверху клубничным джемом и откусить здоровенный кусман.

— Почему государству? — живенько откликнулась Наталья. — Папу туда пропиши.

— Папу? — Женя на мгновение перестала жевать. Изо рта выпал и повис на губе кусочек хлеба с вареньем, и Женя запихнула его обратно в рот указательным пальцем.

— Ну да, папу.

— У меня нет папы, — спокойно произнесла Женя, слизывая с пальцев джем. — Я детдомовская.

Немая сцена.

Самое интересное — наблюдать за реакцией людей на неожиданное известие. Сразу становится понятно, кто есть кто. Против натуры-то не попрешь, а в редкие мгновения крайнего изумления, когда человек не контролирует себя, она проявляется особенно ярко и страстно. Но в данном случае я мог гордиться собой: ничего новенького о своих друзьях я не узнал, лениво наблюдая за ними сквозь дымок сигареты. «Молодец, — говорил я себе. — Хорошо ты их изучил. Хороший психолог. Пятерка по труду». Итак, реакция. У Натальи на секунду отвисла челюсть, и тут же на лице появилось такое выражение, будто она нашла золотоносную жилу. И ее собственные жилы на висках вздулись. Шея напряглась. Глаза пожирали Женю. Она готова была броситься в этот сундук с кладом и захлебнуться в драгоценных россыпях Жениной клубнички, запихнуть ее в рот, заглотнуть, не разжевывая, не разбирая, где эти забродившие ягодки подпорчены гнильцой, давясь и снова запихивая и запихивая их в рот полными горстями. Денис едва заметно вздрогнул, но быстро взял себя в руки. Теперь он разглядывал Женю с чисто научным интересом. Во взгляде его читалось: «Ну-ну, интересный экземпляр. Не то чтобы редкий, но любопытный. Жаль, нет с собой микроскопа». Женя была для него червяком. Для него имело значение, как она свивает и развивает свои кольца, чем питается и как переваривает пищу, что будет, если разрубить ее пополам. Он рассматривал ее как представителя вида. Его занимало типичное, а не личное. Сама Женя была ему, разумеется, абсолютно безразлична. Гриша подобострастно подхихикивал рядом с Женей. Понятно — о том, что папа не папа, он знал давно.