на перерыв, а если не успевала вывесить табличку, раздраженно просила не отвлекать глупыми вопросами. Что спрашивать? Покупай билет или уходи, не отрывай людей от работы. Но смутить Нюрку было не так-то легко, и она каждый день до и после смены снова и снова появлялась возле касс. На что она надеялась? Что билеты вдруг подешевеют в десять раз? Что кассирша над ней сжалится и подарит билетик? Конечно, нет. Но она чувствовала ежедневную потребность приходить сюда, как будто, узнавая количество свободных мест, она хоть как-то контролирует ситуацию.

С мамой Нюрка не разговаривала — просто не могла. Молча, стиснув зубы, разогревала еду, ставила тарелки и уходила в комнату. Сама ужинала ночью, перед компьютером. Мама, конечно, не понимала, почему она злится, растерянно смотрела на дочь, пыталась заговорить, но Нюрка словно глохла и слепла, заходя домой.

Неделю она искала решение. Пробовала одолжить денег на работе, но ни Эльмира, ни Гюнель заработанным не распоряжались, отдавали зарплаты родителям до последней монетки. Чёртов Восток с его патриархальным укладом! Как он порой раздражал Нюрку, как бесили эти покорно-молчаливые клуши, всю жизнь пресмыкающиеся сначала перед отцом, а потом перед мужем. И главное, считающие, что так и надо!

Она обратилась даже к дяде Азаду, но тот сделал удивлённые глаза: «Ты что, Нурай, у меня трое сыновей, и всем помогать надо. И супруга болеет, половина зарплаты только на лечение идёт. А дочка…» Нюрка не стала дослушивать про дочку, кивнула и ушла. У всех семьи, у неё — Туманов. И когда в следующий раз он приедет в Баку? Через три года? Через пять лет? А приедет ли вообще? Их счастье обычное, ежедневное и бесплатное, а она мечтает о двух часах, которые сможет провести рядом с ним в зале филармонии. И за которые нужно заплатить хотя бы пятьдесят манат.

О том, что три последних ряда забронированы Фондом соцзащиты, Нюрка узнала от той же недружелюбной кассирши. И тут её осенило. Пусть с последнего ряда, но она его увидит. И услышит. Да просто одним воздухом с ним подышит! Уж лучше последний ряд, чем ничего. И она ринулась в соцзащиту в свой первый же выходной.

И вот дубовая дверь наконец-то открылась, впуская нестройный, но шумный поток бабушек и Нюрку заодно. Бабушки резво разбежались по кабинетам, в коридорах соцзащиты они ориентировались лучше, чем в собственных квартирах. Нюрка же долго блуждала по прохладному помещению с вытертой ковровой дорожкой, читая таблички на азербайджанском и пытаясь понять, в какую комнату нужно ей. Дошла до единственно знакомой, где оформляла документы на маму. С неё и начала.

— Билеты? Какие билеты? — Тётка тут работала русская, но от этого ничуть не более дружелюбная. Она смотрела на Нюрку сквозь толстые очки, не скрывая раздражения. — Чего вы от меня хотите?

— Билеты на концерт Всеволода Туманова. Ваш фонд закупал три ряда. Мне нужен один билет для мамы, она инвалид. Вот…

Нюрка вывалила на стол тётке целую кучу бумажек. Удостоверение, справки, история болезни. У неё была специальная папка для всей этой макулатуры, которую ежегодно требовалось предъявлять, чтобы получать пенсию. Тётка открыла удостоверение, небрежно бросила его обратно в кучу.

— Что вы мне суёте? Инвалид детства. Вы знаете, девушка, сколько у нас только по городу таких?

— И все хотят на концерт Туманова? — уточнила Нюрка. — Моя мама — его поклонница, понимаете? Она с детства влюблена в его песни. Целыми днями их крутит. Для неё это событие века! Вы думаете, много радостей в жизни у инвалида?

Врать Нюрка умела самозабвенно, веря каждому своему слову и заставляя тем самым поверить других. Но тётка оказалась непробиваемой.

— Билеты закуплены для ветеранов войны. Великой отечественной! Ваша мама — ветеран?

— Нет. Но послушайте, э-э-э… — Нюрка поискала глазами бейджик или табличку с именем тётки. — Тамара Викторовна, ведь всегда можно найти варианты. Я же вижу, вы добрый человек. Помогите моей маме, подарите ей праздник.

Но Тамару Викторовну передёрнуло. Она решительно сгребла все Нюркины документы со стола и всучила ей обратно, не став ни на каплю любезнее.

— Девушка, это даже не наш профиль. Идите в отдел ветеранов, билеты закупали они. У меня билетов нет!

В отдел ветеранов Нюрка всё-таки сунулась, ни на что особо не надеясь. Она ещё могла наврать про маму — поклонницу Туманова. Но ветераном войны мама точно не была и быть не могла. В ветеранском отделе сидел мужчина с седыми висками. Увидев на пороге девушку, удивился, но приветливо заулыбался, и у Нюрки сердце ёкнуло — неужели получится? Но выслушав её историю, мужчина только руками развёл: ничем помочь не могу, все билеты строго по списку, и то не хватает. Любят наши ветераны Всеволода Алексеевича!

Любят они! Нюрка влезла в переполненный автобус, недружелюбно распихивая столпившихся у входа. Любят! Что они понимают? Не слышат уже ни черта, не видят. Сколько сейчас самому молодому ветерану? Восемьдесят? Восемьдесят пять? У них целая жизнь была в запасе, уж в советское-то время Туманов каждый год в Баку приезжал. Ну и смотрели бы, слушали. И билеты на концерты копейки стоили. А сейчас пора пропустить молодых. Как там Всеволод Алексеевич пел? «Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почёт». С почётом получается, а вот с дорогой не очень.

Автобус встал на светофоре. Рядом с ним остановился чёрный «гелендваген». За рулём сидел молодой парень, азербайджанец. Рядом девушка, русская, с такими же, как у Нюрки, светлыми волосами, только распущенными, а не собранными в косы, как у неё. Девушка болтала по телефону, держа его тонкими пальчиками с хорошим маникюром. На безымянном пальце сверкало кольцо. Сволочь. Нюрке вдруг очень захотелось сказать это ей в лицо, громко, чтобы услышала. На весь автобус заорать. Зажравшиеся сволочи на дорогих тачках. Вот чем, чем эта дура лучше её? Чем она заслужила машину с кондиционером? Телефончик со стразами? Маникюр в дорогом салоне? Только колечком на пальце? Волшебное колечко, которое решает все проблемы? Вот она может прямо сейчас сказать два слова, и парень развернёт свой «гелик» к скверу филармонии. Она выйдет из машины, простучит каблучками брендовых туфель до кассы и купит билет на любое свободное место. Хоть два, хоть три. И кассирша слова ей поперёк не скажет. Но ей, дуре этой накрашенной, не нужны билеты. Ни два, ни один. И Всеволод Алексеевич ей не нужен. Она, может, вообще на концерты не ходит. Ну почему, почему так? Почему жизнь несправедлива?

Нюрка вытянула перед собой