в глаза, — за Пашу. Он хороший. Только искалеченный судьбою.

Ничего я не ответил Екатерине Ивановне. Только коротко кивнул.

* * *

— И кто? Кто там шурует⁈ Ану, выходи! — Крикнул зампред Щеглов, сжимая в руках свою вертикалку.

Ночью в одиннадцатом часу, пожаловалась ему жена, что слышит, будто в огороде кто-то ходит, шуршит бурьяном, что высох от летнего зноя в рощице, которая за огородом. Долго Щеглов отнекивался выйти, но жена его все ж доконала. Взял он двустволку, снаряженную дробью номер пять, да пошел на огород с фонарем. Стал шарить теплым его лучом по посадке.

— Не кричите, Евгений Макарыч, — донесся из кустов хрипловатый голос, — эт я!

— Кто, я? — Спросил Щеглов, а потом принялся озираться. Всюду вокруг заговорили соседские цепняки.

— Пашка! Пашка Серый!

Щеглов нахмурился, опустил ружье.

— Можно мне выходить? — Спросил Серый приглушенно.

— Нет. Сам подойду.

— Только свет уберите.

— Дулю, — Щеглов взял ружье покрепче наперевес, зашагал по меже.

Приблизившись, увидел он меж деревьев и кустов терна Пашку. Тот смотрел на него перепуганными звериными глазами. В свете фонаря, казалось, поблескивают они совсем как у волка. Осунувшееся Пашкино лицо было серым, под глазами темнело кругами.

— Чего тебе тут надо? — Сказал Щеглов.

— Евгений Макарыч, — сказал Пашка, — опусти ружье. Я ж сам, как есть.

Пригнувшийся Пашка встал, развел руки, показывая себя беззащитным.

— Помощи мне от вас надобно.

Щеглов опустил ружье, но света не убрал.

— Не будет тебе никакой помощи, — сказал он, — после того, что ты наделал. Теперь, знаешь ли, придется свернуть все, что я раньше надумывал. Ты знаешь, что у меня сегодня милиция была? Что в колхозе с завтрашнего дня, аккурат с началом уборки, начнут по документам в конторе шуровать? Приедут с прокуратуры. А все потому, что ты натравил на Землицына своих черкесят!

— Я ж хотел как лучше, — сказал Пашка.

— А получилось, что загнал ты все наше дело псу под хвост!

Пашка замолчал. Пригнулся опасливо, когда особо горластый пес заголосил где-то вдали.

— Оно так случайно оборотилось, — не сдавался Пашка, — я все поправлю!

— Это как же? — Сказал Щеглов, — сам ты уже в бегах. Нас проверяет милиция. И пусть, вряд ли что они отыщут, но больше тут, в этом колхозе, в ближайшие годы нам ничего не поиметь! И все потому, что ты наперед думать не обучился!А теперь еще чего-то просишь? Какой-то помощи? — Щеглов сплюнул, — даже с судом ты опростоволосился.

Пашка серый молчал. Смотрел на Щеглова безэмоциональным взглядом.

— Хочешь, поди, — говорил Щеглов негромко, — чтобы я помог тебе выбраться покамест со станицы? Как другим?

— Да, — только и ответил Пашка, — пока все не уляжется.

— Тебя уже всюду будут искать, — сказал Щеглов, — за твои собственные проделки. Я тут вообще ни при чём. Чистеньким пока остаюсь. Квадратько весь день меня в собственном кабинете взглядом сверлили. Да ничего не высверлил. Потому что чист я.

Пашка все также молчал

— Ты где прячешься-то? — Спросил Щеглов.

— А тебе оно надо? — Спросил зло Серый.

— Чего? — Не понял Щеглов.

— Не претворяйся ты беленьким, — сказал жестко Серый, — хватит. Надоело. Это ж по твоей глупости Землицын узнал, что у нас дела? По твоей. По твоей же глупости тебя милиция и тормошит. Я тут не при чем.

— Чего⁈ — Щеглов аж вскинул ружье.

— Чего? — Серый злобно ухмыльнулся, — стрелять будешь? Ну давай, стреляй. Посмотрим, какая у тебя кишка. Да только, думается мне, что тонкая она, как у котенка.

Щеглов сжал цевье до белых пальцев, положил указательный на спуск.

Они замерли друг напротив друга. Разделяло их метров пять.

— Стреляй, — повторил Серый, — я ничего не боюсь.

Щеглов почувствовал, как дрожат у него ноги, как потеют ладони, и ружье тяжелеет в руках. Зампред не выдержал. Опустил ствол к земле.

— Так то. Слабак, — сказал зло Серый.

Щеглов наградил его взамен злобным взглядом.

— Я тоже кой че про тебя знаю, — сказал Серый, — и побольше, чем Землицын. Знаю, кто куда ездил. Знаю, откуда и куда ты грузы возишь. Знаю, кто еще к тебе повязан. Коль уж возьмут меня, первым делом сдам тебя, Щеглов, со всеми потрохами. Так и знай.

Щеглов со злости стиснул скользкое от собственного пота ружье, посмотрел на Серого исподлобья.

— Ты помог Лыкову и остальным перебраться в Новороссийск, — сказал Серый, — перешли теперь и меня. А ни то, пойду завтра сдаваться в милицию. Мне то что? Я уже бывал в застенках. Тут я привычный. А ты, холеная твоя рожа, — Ухмыльнулся мерзко Серый, — привычный?

— Ай ты тварь, — Щеглов зашипел, медленно поднял ствол, — ай, ты паскуда…

— Не хорохорься, — сказал Серый, издевательски показывая перебинтованные свои ладони, стреляй, мол, — знаем мы оба, что ты, Щеглов, тряпка в таком деле. Коль уж задрал дуло, так стреляй. А иначе, — Серый приподнял подбородок, — слабак ты, и никто боле.

Щеглов не мог себя обманывать. Он правда боялся. Боялся и не выстрелил бы. Не рисковал он перебудить всех соседей в округе. Да и что греха таить, убить он бы не смог.

Зампред выдохнул. Опустил ружье.

— Хорошо, — улыбнулся Пашка, — поможешь мне, а я тебе помогу, Щеглов, как избавиться от Землицына. Но сначала, принеси мне что-нить поисть да попить. Будь другом.

* * *

Еще в середине недели комбайны на нескольких полях нашего поселения произвели прокос. Агрономы пришли к выводу, что ячмень созрел и готов к молотьбе. А в субботу утром, как только сошла роса, машины отправились на поля.

В нашем колхозе было около двадцати пяти комбайнов модели СК-5 «Нива». Именно этих красношкурые машины можно было увидеть, большими жуками, ползущими в золотых хлебных полях. И сегодня, в субботу, они наконец, выкатились из своих МСТ.

Сегодняшняя наша бригада, в которую я попал по путевке, состояла из шести Нив и десятка самосвалов, оставшихся дежурить на кромке поля.

Я приехал на поле третьим. Когда подогнал я свою Белку на узкое, но продолговатое ячменное поле, затаившееся между двух лесополос, стояли тут же, на прокосе, Казачок и Мятый. За мной стянулись и другие машины.

А потом пожаловали и комбайнеры. Медленно въехали они вслед за нивой агронома Николаенко, что тут же поставил свою машину в тенечке лесополосы.

Комбайны же начали распределяться по полю.

Я выглянул из машины, выпрямившись на подножке, глянул над белкиной крышей.

— Только б не поломаться, — ворчал себе под нос Мятый, который вместе с прибывшим недавно Микитой, курил у своей машины под боком, — вроде помпу сменил, да ток жара такая стоит, как в парилке, етить ее. Не закипеть бы.

А погода и правда обещала быть жаркой. А тут, на поле, казалось еще жарче. Ячмень, будто бы, напитался вчерашним солнцем и грел все вокруг себя свои собственным, особенным теплом.

— Ну че они там? — Крикнул мне Казачок, чья машина стояла по правую сторону от моей, — че-то они притормозили!

Я не ответил. Сложив руки козырьком, глядел, как бежит агроном к собравшимся в группу комбайнерам, что болтали и оглядывали поле. Агроном обвел ячмень рукою, что-то, активно рассказывая мужикам. Выбрасывал руки туда-сюда, указывая на края поля.

Потом он оглянулся к нашим машинам, что стояли рядком на прокосе, указал на нас. Сам побежал к машине.

Увидел я, как все комбайнеры почти разом поплевали папиросы и пошли по машинам. Только один, молодой, но крепкий парень, в вислых брюках и майке-тельняшке, пошел уверенным своим шагом к нам.

— Э! Шоферки! — Свистнул он, — ану! Два шагу назад! Нам надобно на прокосе построиться перед полем.

— А? Че? — Не понял Мятый, вытянув толстую свою шею, — а кто там такой мурый?

Микитка растерянно поглядел на комбайнера. Казачок как-то сжался, стоявший до этого на ступеньке, он вернулся в машину. Газанул.

— А волшебное слово? — Хмыкнул я комбайнеру.

Тот уставился на меня с удивлением. Молодое его, вытянутое лицо, вытянулось еще сильнее.

— Быстренько! — Крикнул он, волшебное, по его мнению, слово, — нам с вами цацкаться некогда! Ентот обрубок, — указал он на поле, — нам надобно до обеду смолотить.

— Ты шо, молодой, — вышел из-за белки Мятый, — разучился, как по вежливому разговаривать⁈

— Нам до вежливости времени недостает! Меньше болтай, больше крути свой руль! — Огрызнулся комбайнер.

— Ах ты, — Мятый сплюнул колосок, принялся закатывать рукава, — ты посмотри, рожа наглая!

Комбайнер,