По словам Грейс выходило, что Росс требовал, чтобы она — и только она — каждый день приносила ему кофе, что он разговаривает с ней гораздо чаще, чем с другими официантками, и что он проявляет к ней явно не случайный интерес.

Мэтти довольно скоро удалось откопать то, что она искала, — тетрадь в красной кожаной обложке. Сама Мэтти была безнадежной неряхой, и ее всегда удивляла страсть дочери к порядку и аккуратности. Так что найти то, что Мэтти было нужно, не составило никакого труда. Дневник лежал на нижней полке прикроватной тумбочки под тремя рекламными проспектами и стопкой розовых бумажных салфеток.

…………………………………………..

Мэтти закончила читать, поежилась, закрыла тетрадь и положила ее себе на колени. Подняв глаза, она увидела свое отражение в зеркале платяного шкафа: бледная, со всем смирившаяся и внезапно постаревшая, так что от ее моложавости не осталось и следа.

Дело дрянь. Придется ей действовать. То, что молоденькие девочки влюбляются, явление, может быть, и нормальное, но теперь, когда Мэтти знала, насколько ее дочь одержима Россом, рисковать она не могла.

Надо сказать Грейс, что Росс Монаган ее отец.

— Макс! — воскликнула Франсин, сдвинув на затылок свою широкополую соломенную шляпу и обвив руками его шею с таким энтузиазмом, что Макс почувствовал тепло касавшихся его знаменитых грудей. — Боже мой, ты пришел спасти меня из ада! Ты настоящий рыцарь в латах.

Макс едва владел собой. Когда она прекратила его обнимать, он медленно снял с нее солнцезащитные очки. Темно-карие глаза Франсин беспокойно бегали, а съемочная группа и несколько человек из массовки с любопытством смотрели на происходящее.

— Да, это действительно я, — заверила она Макса, все еще крепко держась за его локоть. — И я обещаю, что в этот раз не буду плохо себя вести. Я так рада тебя видеть, что плохо вести себя не могу…

Все это было так приятно. Максу позвонили и предложили явиться через сутки и заменить чересчур темпераментного сценариста. Предложение было, конечно, очень выгодным, но только этот род занятий Макс не считал самым приятным времяпрепровождением. Ему не нравилось соблюдать условности, без чего не обойтись при работе в коллективе, и он не любил склоки, которыми всегда славились съемочные группы — особенно когда не все шло гладко. Новый сценарист неизбежно оказывался втянут в клубок зависти, споров и борьбы за власть. Намного проще сказать, что занят другим контрактом, и, выразив сожаление, вежливо отклонить предложение.

Но когда вчера из Амальфи позвонил Джек Уэстон и сказал, что главная героиня его несчастного фильма лично рекомендовала ему Макса Монагана в качестве сценариста, Макс кочевряжиться особо не стал. Удивленный, что Франсин вообще запомнила, как его зовут, и польщенный тем, что она так верит в его способности, Макс осознал, как сильно хочет видеть ее снова.

И естественно, он был опьянен мыслью о том, что Франсин Лалонд снова хочет видеть его. Хочет она его видеть как сценариста или как любовника — это уже другой вопрос. Надеясь, что он интересен ей в обоих качествах, Макс согласился вылететь немедленно.

И вот теперь он был здесь, на небольшой, залитой солнцем площади на Неаполитанской Ривьере. Франсин была в его объятиях, и к ним направлялся измученный, но явно уже чувствующий облегчение режиссер в розовой бейсболке.

— Ты, должно быть, и есть Макс? — Он протянул влажную волосатую руку. — Спасибо, что прилетел. Если уж ничего не выйдет, — добавил он с кривой усмешкой, — то, по крайней мере, ты, кажется, можешь развеселить Франсин. В последнее время ее вряд ли можно назвать лучиком солнца. Она тут, мягко выражаясь, не поладила со сценаристом.

— Не поладила? — переспросила Франсин, подняв свои темные брови. — Да будь у меня ружье, я бы ему яйца отстрелила! Зазнавшийся гомик! — гневно заявила она. — Он стал ревновать из-за того, что его друг предпочел меня. Его дружок-урод мне вообще был не нужен, только этот придурок начинал кипятиться каждый раз, когда видел, что его друг на меня смотрит. И он все менял и менял сценарий, давал мне все более глупые реплики. Моей героине такие слова даже в голову бы не пришли… О, Макс! Он сегодня утром улетел назад в Лондон, и теперь ты здесь, чтобы я снова пришла в себя. Я так рада тебя видеть!..

— Смотреть на него будешь позже, Франсин, — твердо сказал Джек Уэстон. — Вначале сценарий. Мы с Максом можем начать работать над ним уже за обедом.

Они сидели за длинным столом, стоящим на улице у «Ристоранте иль Сарачено». Перед ними лежала кипа исчерканных вдоль и поперек листов сценария, а вокруг стояли плошки с дымящимися, пропитанными чесночным соусом макаронами, графины с местным красным вином и множество стаканов. А где-то далеко внизу, обрамленный живописными скалами и пастельных тонов розовыми и желтыми домиками, плескал волнами Салернский залив. Под февральским солнцем блестела аквамариновая водная гладь. Рыболовные катера лениво заходили в порт, чтобы потом так же неспешно снова уйти в море. По всему городу в барах и ресторанах итальянцы ели, пили, встречались с друзьями, старались использовать свой обеденный перерыв с наибольшей пользой.

У Макса даже не было времени заметить изумительные виды вокруг, не то что любоваться ими. Не мог он себе позволить насладиться изысканными блюдами, которые стояли сейчас перед ними. Вино в бокале так и оставалось нетронутым, пока Макс изучал путаный сценарий и слушал Джека Уэстона, который кратко излагал, как должна была идти сюжетная линия, и приводил миллионы причин, почему она все-таки сумела так сильно отклониться.

Франсин, несомненно, лишь ухудшила ситуацию, сцепившись с талантливым, но очень капризным молодым писателем, а вот насчет изменений, которые он вносил в сценарий уже по ходу съемки, она была права. Из-за того, что он изменил ее героиню, сюжет потерял напряжение, сильно пострадала и достоверность повествования. «По самым скромным подсчетам, — решил про себя Джек Уэстон, отодвинув от себя тарелку и снова раскурив толстую, сильно сжеванную сигару „Монте Кристо“, — мы на три недели отстали от графика и бюджет превысили где-то на полмиллиона».

— Икота — это еще ничего, — сказал он Максу, морщась от боли и массируя руками грудь, — но от всех этих заморочек у меня несварение желудка. С Франсин ладить нелегко, она чертовски упряма. Решит что-нибудь, и ее уже не переубедишь. Она хочет, чтобы ее героиня была совсем другой, чтобы сочувствовали только ей… но только так ничего вообще не выйдет. Она уперлась на том, чтобы сохранить свой имидж, но я-то должен сохранить фильм. Сможешь ее вразумить, Макс? Сможешь ее роль переписать так, чтобы все были довольны?

— Не знаю, — ответил Макс честно. Франсин была тайной, к которой его непреодолимо влекло, но которую он так и не мог разгадать. Глотнув обжигающий эспрессо, он бодро улыбнулся режиссеру. — Остаток дня я поработаю со сценарием. Вечером поговорю с Франсин. Так или иначе, попробуем что-нибудь сделать.

…………………………………………..

— Ладно, я понимаю, — наконец сказала Франсин, склонив набок голову и прикусив нижнюю губу, как маленький ребенок. — Правда, понимаю, Макс. Ты мне говоришь, что моя героиня иногда должна быть стервой, иначе она будет слишком сладкой, как ромовая баба, и зрителей затошнит.