непонятно зачем достающую ее неприятными расспросами, может только ради курсовой или реферата, а человека, разбирающегося в этой проблеме.

— Не поверите, Зоя, я сейчас благодарна вам за эти слова, — задумчиво посмотрела на девушку хозяйка дома.

— Простите?

Женщина хмыкнула.

— Я столько лет обвиняла себя в безответственности. Я отказалась от теста на генетическую совместимость, потому что очень любила своего мужа. Глупо звучит, правда? Когда мы решили наконец завести малыша, Роберт сам меня спрашивал, когда мы пойдем в центр планирования сделать этот чертов тест. А я … я боялась, что он покажет нашу несовместимость. Вот что тогда? Ведь это же не приговор на начальном этапе, просто вероятность рождения ребенка с патологиями в процентах. А что если у нас должен был на восемьдесят процентов родиться глухой ребенок? Не рожать? Рожать и бояться? — она углубилась в воспоминания и будто вытаскивала их из темного далекого чулана своей души. — Я побоялась, что это знание разрушит наш брак и отговорила Роберта от теста, уверила его, что он бесполезен, потому что результаты не точные. Я не могла год смотреть в глаза мужу, пока он не заставил меня поговорить меня откровенно с ним и уверил, что ни в чем меня не винит. Роберт — он замечательный человек… Я часто думала, что если бы мне предложили вернуться во времени только в какой-то один момент моей жизни, то я без раздумий вернулась бы именно туда на семь лет назад и сделала этот тест. По крайней мере, у меня был бы повод вообще отказаться от этой безумной затеей с материнством. И вот вы говорите, что он бы ничего не изменил?

— Да.

Милана нервно засмеялась.

— Значит, я действительно ни в чем не виновата, Роберт как всегда был прав.

Зоя пожала плечами.

— Вероятно. Так, а что Марек? Эта болезнь действительно настолько ужасна? Я видела одного гидроцефала, довольно смышленый малыш, и я не заметила, чтобы он сильно страдал из-за большой головы. Вы меня заранее простите, мои вопросы звучат бестактно, но по-другому, боюсь, не получится.

Но Милану по-видимому не смутила прямота вопросов. Она с интересом смотрела на свою интервьюершу, удобно устроившись на диване.

— Голова Марека и весь его внешний вид вообще — это самое последнее, что волнует, когда у тебя сын гидроцефал. Да и не такие уж огромные у них головы. Вы сказали — смышленый малыш, мой сын был гением.

— Как вы об этом узнали? Обучали его?

— Хотите обвинить меня в том, что я позволяла ему получать информацию, но ни я, ни мой муж этого не делали. Когда Марек родился, я очень испугалась, но не малыша, он даже был довольно милым. Гидроцефалию уродством не назовешь. Я испугалась реакции мужа, что он будет злиться на меня, будет винить меня в испорченной жизни, что я навязала ему больного ребенка.

Поэтому я первый год была довольно отстраненной от сына, по большему счету, за ним смотрел Роберт. Когда врачи нам предложили отправить его в интернат для таких, как он, я молча вздыхала и сопела, как дура. Не поверите, готова была молча сделать все, что ни скажут. А Роберт не позволил забрать нашего сына, он твердо настоял на своем, несмотря на жуткие слова этих врачей.

А потом, крошка Марек как-то упал, не сильно, так споткнулся, ушиб коленку. Он подбежал ко мне, плакал, чтоб я его пожалела. Я потянулась к нему, и тут увидела мужа в дверях, и мне стало так стыдно, что я родила ему инвалида, который падает на пустом месте. Я оттолкнула Марека вместо того, чтобы обнять.

Роберт подхватил его, поцеловал, и посадил к окну, его любимое место в доме. И начал разговор со мной. Он спрашивал в чем дело, просил очнуться, тряс меня за плечи, как будто я действительно была в беспамятстве. Я заплакала. И тут мы и выговорились друг другу. Об этом проклятом тесте, о чувстве вины, я разрыдалась, что лишила мужа нормальной жизни с телевизором, на что он рассмеялся, и мы признались друг другу и самим себе, что любим нашего сына таким, какой он есть. Вы не сможете понять, но нам нравилось, как он выглядит, как говорит… в тот день мы стали настоящей семьей.

И да, это все лирика, я веду к тому, как я осознала ум своего ребенка. Как только я вышла из этого оцепенения, я без стеснения перед самой собой стала общаться с ним. Ничему не учила, не рассказывала историй. Просто гуляла с ним и спрашивала, нравится ли ему небо, солнце, он мне отвечал. Его любимым занятием было поливать деревья.

Он как-то игрался вот так в парке, и я заметила, что он не доходит до деревьев и выливает воду. Я сказала: «ты неправильно делаешь, бери водичку и неси прямо к дереву». Он ответил: «я не хочу поливать дерево, оно сейчас не сохнет. Мне интересно, смогу ли я узнать, какие у него корни». Я не говорю о том, возможно ли действительно понять, насколько широки корни по тому, как почва впитывает воду. Суть в том, что как он вообще узнал, что деревья пьют воду корнями, что листья у них зеленые из-за света, что пчелы и бабочки переносят пыльцу с цветка на цветок. Сперва, я подумала, что кто-то тайком намеренно учит моего малыша, чтобы его забрали у меня. Но потом, я поняла, что он все это узнает из обрывков разговоров и из наблюдений.

Гидроцефалы как губка впитывают в себя знания, каждое услышанное слово, каждый увиденную надпись, и они анализируют все, что попадает к ним в голову. Знаете, почему у них такая большая голова? Потому что они невероятно умны. То, на что вы даже не обратите внимание, пятилетний гидроцефал запомнит, сопоставит факты и сделает умозаключение. Я никогда не учила Марека читать, считать и писать, возможно, он не очень хорошо пишет, но зато быстро печатает.

Зоя с удивлением подняла бровь.

— Вы думаете, — пояснила она, — что все большеголовые люди так же умны, как Марек?

— Конечно, — женщина ответила так уверенно и даже слегка надменно, как будто ее спросили, действительно ли Земля круглая и не стоит ли она случаем на трех слонах и черепахе. — Да, не все так увлечены ботаникой, как мой сын, но умны все. Кто-то любит математику, кто-то химию. Один мальчик из нашего района сам соорудил телескоп. Он — астроном, как вы, наверное, поняли.

— Вы тесно общаетесь с родителями этих детей?

— Общались.

— Вы