«Лаборатории Белла» «были там, где будущее, которое мы теперь называем нашим настоящим, постигалось и моделировалось», – писал Джон Гертнер в своей книге «Фабрика идеи», посвященной истории «Лабораторий». Другие оценки были выдержаны в том же ключе: «гордость страны», «идеальное интеллектуальное общество». К тому времени, когда Шеннон влился в ряды сотрудников «Лабораторий», причудливое сочетание технологий, таланта, культуры и уровня развития превратило скромный филиал телефонной компании в локомотив открытий. Это было учреждение, которое штамповало изобретения и идеи с неслыханной скоростью и в невообразимом разнообразии. По словам Гертнера, «чтобы постичь то, что происходило в “Лабораториях Белла”… надо понимать какие возможности может получить огромное объединение людей».

Их основателем был изобретатель другой эпохи: Александр Грэм Белл. Американский патент под номером 174,465 – за «метод и аппарат для передачи звуков речи или других звуков телеграфически… путем создания электрических волновых колебаний, похожих по форме на вибрации воздуха, сопровождающие звуки речи или другие звуки» – обеспечил Беллу звание «изобретателя телефона», всемирное признание и значительное состояние. Он основал «Американскую телефонную и телеграфную компанию» («AT&T»), цели которой были отнюдь не скромными: превратить изобретение Белла в национальную телефонную сеть с обширными линиями, многочисленными телефонами и передатчиками. Результат: в течение десяти лет телефон перекочевал из демонстрационных залов лаборатории в дома 150 000 американских жителей. К 1915 году сеть стала чудом инженерной мысли, она опоясывала весь континент, обеспечивая возможность трансконтинентальной связи в то время, когда физическое перемещение с побережья на побережье занимало почти неделю.

В 1925 году «Лаборатории» вышли из состава телефонной компании, став отдельной единицей, находящейся под юрисдикцией одновременно «AT&T» и «Вестерн Электрик». Уолтер Гиффорд, президент «AT&T», отмечал, что «Лаборатории», номинально считаясь отделением телефонной компании, могли «продолжать осуществлять научные исследования в масштабе, вероятно, не сопоставимом с возможностями никакой другой организации в стране и даже мире». Целью «Лабораторий Белла» были не просто более чистые и быстрые телефонные звонки. Перед «Лабораториями» стояла задача замыслить и смоделировать будущее, в котором любая форма связи была бы проектом с участием машины.

Так называемые фундаментальные исследования стали кровеносной системой «Лабораторий». Если «правило 20 %» «Google» – практика, согласно которой сотрудникам разрешено посвящать пятую часть своего рабочего времени сторонним проектам, – выглядит как вольность Западного побережья, тогда функционирование исследовательских программ «Лабораторий Белла», поддерживаемое федерально одобренной монополией и огромными размерами прибылей, кажется в сравнении с ним прожорливым чудищем. Сотрудникам «Лабораторий» предоставлялась неограниченная свобода. Представьте, исследователя просили подумать над тем, как «фундаментальные вопросы физики или химии могли в будущем повлиять на систему связи». «Могли, в будущем» – исследователи «Лабораторий», вдохновленные этой идеей, обдумывали ее десятилетиями, представляя, насколько радикально технологии способны поменять ход привычной жизни, и удивляясь тому, как «Лаборатории» смогли «объединить всех нас и собрать все наши новые машины в одном месте». Один из сотрудников «Лабораторий» уже более поздней эпохи выразился на этот счет следующим образом: «Когда я впервые попал туда, познакомился с их философией: смотри, то, над чем ты сейчас работаешь, может не иметь большого значения в ближайшие десять-двадцать лет, ну и прекрасно, мы все равно будем там».

За несколько десятков лет исследователи «Лабораторий» изобрели факсовый аппарат, кнопочный набор в телефонии и элемент солнечной батареи.

Такая беспрецедентная свобода была мечтой любого ученого, и возможность работать так, как им нравится, притягивала друг к другу ошеломительное количество умов. Бернард «Барни» Оливер, ученый из «Лабораторий», который впоследствии возглавит исследования для «Хьюлетт Паккард», вспоминал типичные размышления своих коллег: «Знаешь, приятель, здесь в моем распоряжении все знания в мире в области электрической инженерии. Мне достаточно лишь снять трубку телефона или встретиться с определенным человеком, и я получу ответ на свой вопрос».

Такое сосредоточение талантов в одном месте приносило невиданные дивиденды. За несколько десятков лет исследователи «Лабораторий» изобрели факсовый аппарат, кнопочный набор в телефонии и элемент солнечной батареи. Они сделали возможным осуществление телефонной связи на дальние расстояния и синхронизировали звук и изображение в кинофильмах. Во время войны они усовершенствовали радар, локатор, противотанковый гранатомет и создали защищенную телефонную линию, позволившую Франклину Рузвельту разговаривать с Уинстоном Черчиллем. А в 1947 году исследователи «Лабораторий» Джон Бардин, Уильям Шокли и Уолтер Браттейн сконструировали транзистор – основу современной электроники. Эти трое получили Нобелевскую премию – одну из шести, которыми были награждены ученые «Лабораторий» в двадцатом веке.

Одно дело, когда промышленная лаборатория берет на работу ученых с докторской степенью и предлагает им заняться различными остро назревшими инженерными проблемами. Но Нобелевская премия? Какие-то заоблачные проекты? Десять-двадцать лет форы? Даже учитывая ностальгию по тем временам, замечание Торнтона Фрая кажется вполне уместным, когда он, вспоминая свою работу там, называет «Лаборатории» «компанией из сказки».

Представьте себе Клинтона Дэвиссона, нобелевского лауреата и исследователя «Лабораторий Белла». Дейви, как его называли, был «похож на привидение… медленно передвигавшийся… почти как спектральная матрица». Субтильный, спокойный житель Среднего Запада, Дейви в основном держался сам по себе и мог самостоятельно ставить себе задачи. Как выразился Гертнер, «ему было разрешено придерживаться позиции ученого, отвергавшего любое руководство, и работать в одиночку или иногда в команде с одним или двумя другими исследователями-экспериментаторами, занимаясь только теми проектами, которые вызывали его интерес». Примечательно, что «его, похоже, особо не волновал вопрос, каким образом его исследование поможет телефонной компании».

«Лаборатории Белла» не были ни университетом, ни благотворительной организацией. И все же Дейви было позволено проводить бесконечные эксперименты за счет компании, многие из которых имели лишь самое отдаленное отношение к главному направлению деятельности фирмы. Довольно красноречив тот факт, что Нобелевская премия Дейви, полученная им за доказательство того, что электроны движутся волнообразно (данные тщательно собирались в ходе эксперимента по дифракции электронов на кристаллах), принесла «Лабораториям» славу, но никакого дополнительного дохода. Человек подобного склада ума, строивший свою академическую карьеру по собственному разумению, считался здесь полезным сотрудником, даже если эта польза была неясной.

Строго рассчитанные финансовые вложения в фундаментальные исследования означали, что в распоряжении «Лабораторий» в любое время имелось несколько штатных сотрудников вроде Дейви. Конечно, вполне допустимо, что предоставленная ученым свобода выбирать направление исследований была для руководства определенным бременем и источником беспокойства. Умельцы-технари, процветавшие в «Лабораториях», были теми, кто, сталкиваясь с почти бесконечным числом задач, выбирал «правильные»: те, которые сулили прорыв в технологиях или в науке, те, что открывали новые перспективы, а не заканчивались тупиком. Подобный выбор задач всегда был вопросом интуиции и одновременно эрудиции – неделимое зерно искусства в науке.

Клод Шеннон был одним из тех, кто чувствовал себя там вольготно. Среди всех институтов, что остались на карте жизни