С ним сделали страшное.

Изувечили и оставили глубокие шрамы.

Он отклоняет голову в первое мгновение, не давая мне коснуться его левой щеки, но я не отступаю. Я чувствую, как он внимательно смотрит на меня, буквально ловит каждое шевеление в моих глазах, каждый оттенок реакции и полутон эмоций. Нет ни одного шанса что-то спрятать или попробовать изобразить другое, мне и не нужно.

Разве есть правильная реакция?

Я обычная девушка и у меня на глазах выступают слезы. Как бывает, когда видишь ужасную несправедливость и, что самое тяжелое, непоправимость. На его внешность накладываются его слова, что он был в горящей машине, что он не случайно оказался в ней, а его специально закрыли и подожгли.

— Противно? — спрашивает он, когда я провожу пальцами по его израненной коже.

Ожоги зажили, оставив после себя шрамы на левой стороне. Если смотреть только на правую, то можно понять, как он выглядел до трагедии. Я попала в точку, когда назвала его красоту северной. Он суровый, мощный, с отточенными камнем и льдом чертами. Темно-русые волосы коротко подстрижены и кажется, что об них можно поцарапать пальцы. Глаза серые и глубокие, со вспышками аквамарина на радужке. А волевая линия подбородка выведена до совершенства.

— Противно? — я переспрашиваю у него, впервые погружаясь в его глаза без под страховочных канатов в виде выключенных ламп. — Ты так много времени провел в закрытом доме, что забыл, что значат слезы?

Я обхватываю его ладонь, которая по-прежнему лежит на моих волосах, и позволяю ему легонько коснуться своего лица. Я собираю выступившие слезы его огрубевшими подушечками и слышу, как его дыхание меняет мелодию. Во второй раз. Теперь она замедляется и теряет ровный строй.

— Значит жалость? — он упорствует.

— Значит сочувствие.

Я провожу ладонью по его волосам, ведя от лба к затылку, и понимаю, что зря боялась поцарапаться. Они жесткие, но даже моя нежная кожа справляется. Я повторяю жест, веселясь, за что тут же получаю рык в свой адрес. Он встряхивает головой с недовольной усмешкой, не давая играться с собой, как с послушным котенком, и все-таки отклоняется от меня подальше. Хотя продолжает смотреть с жарким напором, из-за чего мои мысли то и дело сбиваются и я слышу пока еще полустертый разговор наших тел. Мужского и женского, который становится только отчетливее несмотря на включенный свет.

— Почему ты молчишь? Ты ничего не говоришь о моей внешности.

— Я видел тебя прежде.

— Да, точно, — я прикрываю глаза из-за собственной оплошности. — Я забыла, что на меня свет попадал и раньше.

Я не произношу вопрос вслух, но думаю о причинах. Поэтому он задержал меня в доме? Я понравилась ему?

— Я же говорил, что ты красивая.

— Разве?

— Уверен, что да.

— Ты молчун по натуре, — я качаю головой, не доверяя его уверенности. — И скрытный.

— Илларионов.

— Что?

— Моя фамилия.

Я смеюсь, прикрываю рот ладонью.

— Что? — он вскидывает брови, изображая оскорбленное удивление. — Тебе не нравится моя фамилия? Не знал, что она вызывает смех.

Я улыбаюсь, думая о том, что надо будет как-нибудь вновь его назвать “скрытным” и выведать еще один факт из его биографии. Вдруг этот фокус сработает во второй раз?

Потом я думаю о том, что Марина была бы рада услышать нас смех. Как росток жизни, который она так долго ждала. Я всего пару дней назад ошеломленно выслушивала ее надежду на меня, как на девушку, которой может заинтересоваться ее брат, а теперь сижу в его руках. И даже без тени смущения, без желания вырваться и попробовать для начала назначить хоть одно нормальное свидание.

С другой стороны, как здесь устроить такое свидание? Хоть одно мгновение нашего знакомства было нормальным?

— Когсворт сказал, что у тебя опять забрали телефон.

— Да, выкинули.

— Тебе дадут другой. Но перед звонками нужно поговорить с охраной.

— Мера предосторожности, — я киваю. — Ты же справишься?

Макар хмурится.

— С ним, — уточняю. — С Баровым.

— У меня нет выбора. Был момент, когда я сам хотел сдохнуть из-за того, что натворил, но этот момент остался в прошлом.



Утром я спускаюсь на первый этаж позже Марины. Она смотрит на меня с легким укором, не веря, что я дала ей вчера заснуть и не поговорить с врачом. Но злится она без огонька, конец света из-за этого не наступил и спорить ей не с руки. Зато она выглядит отдохнувшей и даже помолодевшей, словно провела время не в кровати, а в спа-салоне. Причем с абонементом на кучу новомодных процедур.

— Доброе утро, Марина, — я всем видом показываю, что не понимаю грозных намеков, и прохожу к чайнику.

— Только такой, — Марина хмурится. — Электрический обещали завтра привезти, кофемашины тоже нет.

— Мы не выживем, — подшучиваю, хотя парням из охраны будет плохо без хорошего кофе в ночные смены. — А турка есть? Я могу сварить.

— Я обыскала всю кухню. Вот всё, что есть.

Она со скорбью показывает на свое “богатство”. Одна кастрюля и одна сковородка, и небольшая горка разной мелочи — венчик, лопатка, да одна насадка для миксера. Самого миксера не видно.

— Понимаю, — киваю, бросая на Марину сочувственный взгляд. — Ты любишь готовить, а тут никаких условий.

— И толпа мужчин, которых надо кормить.

— И доставку не закажешь.

— Нет, ты что! — Марина отмахивается, ее передергивает от одного упоминания быстрой еды. — Сейчас каждый выезд в супермаркет будет как спецоперация, а чужих в дом никто не позовет. Даже к воротам не пустят.

— Но зато смотрит сколько здесь чая, — я раскрываю дверцу первого шкафа и нахожу там несколько коробок. — Я буду с клубникой, а ты?

— С ромашкой и два пакетика сразу.

Марина улыбается, показывая что шутит, и ее нервы в порядке.

— Ты уже нашла врача? По глазам вижу, что да.

— Ему сегодня лучше. Врач сказал, что не ожидал, что всё пройдет так легко. Обычно если дело дошло до коляски, то это неделя ада. Брат злится, не хочет видеть никакие таблетки и не слушает ничьи советы. А тут само послушание.

Марина бросает на меня хитрый взгляд, в котором ярко горит ее догадка, в чем дело.

— А я тут причем? — я качаю головой, отворачиваясь, чтобы она не видела мою счастливую победную улыбку. — Мы только поговорили вчера, и не больше часа. Уже поздно было, Макар заметил, что я клюю носом и…

— Макар? — Марина издает удивленный выдох. — Макар, значит.