Янычары и едичкульцы, понеся огромные потери, откатились.

Наблюдавший издалека Девлет-Гирей послал за братом.

– Ежа голой рукой не возьмешь, – с укоризной произнес хан и помолчал, услышав оживление нукеров и приближенных. – Надо у него вырвать иголки… Пошли наших татарских воинов на штурм этого презренного укрепления! Пусть покажут, как умеют воевать!

Второй приступ начали крымчаки, у которых огнестрельного оружия – пищалей, сайдаков и крымских ружей с раструбами в конце стволов – было больше. Но и этот штурм осажденными был отбит.

Не позволяя делать ни малейшей передышки, хан потребовал новой атаки. На этот раз конные лучники, защищенные кольчугами и щитами, и конница закубанцев ударила совместно. Казаки отвечали выстрелами единорога и ружейными залпами. Чередуя пальбу (пока забивали заряды) с рукопашной, полковникам удавалось сбивать наступательный пыл неприятеля.

Леонтий получил пулевое касательное ранение в левое плечо, но, перевязав его, вновь бросился в гущу сражения. Над вагенбургом висел туманец из порохового дыма и мучнистой пыли. Лица осажденных были точно напудренные, волосы – в прядках седины. Громко и резко раздавались команды. Казаки на пределе физических сил сдерживали напор обезумевших янычар, пиками доставали ближних, пулями – дальних. А тех, кто прорывался вовнутрь ретраншемента, брали в шашки. Не смолкали стоны и горестные вскрики, ярилась пальба, тарахтели большие и маленькие барабаны, – и сеятели смерти сызнова бросались на казачью горе-крепость…

Платов, с возбужденно округлившимися глазами, всклокоченный, хрипло кричал, давая распоряжения и приказы. Осада длилась беспрерывно уже пятый час. Убитых было всего несколько, раненых – две дюжины. Но сердцем уловил Матвей Иванович, что подчиненные стали менее расторопны, что смертельное напряжение и усталость надламливают их дух. Он понимал, как и все, что вырваться из окружения невозможно. У него с Ларионовым была неполная тысяча, а у Девлет-Гирея около двадцати тысяч воинов. В двадцать раз больше! Сколько они еще смогут в вагенбурге продержаться? Денек или два? А басурмане, учуяв добычу, отсюда никуда не пойдут. Будут осаждать до победы. «Поляжем здесь все, а сдаваться не станем. Жизнь свою на поруганье не дадим», – поджигало его непреходящее желание кинуться в бой, в сабельной конной атаке отогнать чужеземцев.

– Господин полковник, на правом фланге через вал турки лезут! – скороговоркой доложил урядник-крепыш, с запекшейся на лице раной. – Меж фурами прут!

Платов бросился на край вагенбурга, где сотня Полухина сдерживала натиск татар. Шла отчаянная сеча. От скрещенных сабель отпархивали синеватые искры.

– Не робей, братцы! – кричал Платов, протискиваясь вперед, держа в вытянутой руке над головой легкую персидскую саблю. – Угостим гостей от всей души!

– Да уж без горячей похлебки не отпустим! – звонко отозвался ожесточенный голос.

– Добавки дадим! – подхватил другой казак, пробираясь между телег навстречу врагу.

– Круши османов! Вперед, за Державу и матушку государыню! – еще громче призвал Платов и с молодой запальчивостью побежал за казаком к земляному валу.

Перед ним широкой полосой грудились мертвые лошади и погибшие ордынцы. Пестрели среди степи короткие цветные куртки янычар, черкески горцев. Оттуда, из скопища поверженных джигитов-героев доносились крики раненых. Но их не слышали соплеменники, в седьмой раз посланные ханом на штурм! Напролом пробивались мурзы со своими отрядиками, вступая с казаками врукопашную. Закубанские салтаны, являя перед Девлет-Гиреем отвагу, повели в бой конницу. Но не перебраться ей через новое препятствие – трупы лошадей, людские тела. Непредвиденно возникла выгодная для донцов преграда! Покружили, погарцевали салтаны возле вагенбурга, с потерями ускакали обратно, посылая проклятия осажденным.

Все гуще становился над степью пороховой дым, все сильней пахло лошадьми, гарью и терпкой тепловатой кровью. Изрядно устали и атакующие. Доведенный до бешенства неудачей своих военачальников, Девлет-Гирей готовился лично командовать восьмым приступом. И собрал на экстренный совет разноплеменных командиров, чтобы уточнить план. А закубанскую конницу вновь направил к редуту, чтобы подразнить русских.

Точно успокоившийся на короткое время пчелиный рой, стих вагенбург. Тысяча казаков – на тесном клочке земли. Среди них полсотни раненых, семеро убитых. Отодвинулись назад, копя мощь, крымчаки. Лишь в эти минуты роздыха окружили донцы бочонки с водой, – прежде некогда было напиться. Молча сели на землю, обессилено опустив руки с саблями и ружьями. Но выпустить оружие – не решались. Оно точно приросло к ним! Да и помнил каждый, что бой еще не окончился…

Платов присел на край телеги, закурил трубочку. Тут же подошел Степан Ларионов, держа на перевязи поврежденную при рубке правую руку. И своего, и платовского ординарца отослал, намереваясь поговорить наедине.

– Слушай, Матвей, сила силу ломит. Жалко казаков!

– Гм, на то и война. Казак на службе тянет лямку, покеда не выроют ямку.

– Меня ты знаешь, я смерти не боюсь. А казаков надобно сберечь. Давай направим к хану послов. Начнем переговоры. А тем временем, может, подойдет Бухвостов.

– Переговоры об чем? – сурово взглянул Платов. – О милости турецкой? Али на службу к Девлетке?!

– Не кричи и не горячись. Я старше на десяток лет. Надобно тянуть времечко! Ты ведь знаешь, что пороху на день, от силы на два осталось. Да и ядер кот наплакал. Казаки донельзя устали…

– Нет, мил-друг Степан. Сами виноваты, что в ловушке очутились. И казаками прикрываться нечего. С командиров спрос! Будем биться! И Бога молить, чтоб чудо явил! Сдаваться я не соглашусь. И клятва казацкая – жизни дороже. Ты, Степушка, не робей. Сразу, двумя полками, коли Господь призовет, на тот свет явимся. В рай попадем. Песни там заиграем!

Невеселая шутка вызвала у Ларионова вздох.

– Давай еще здесь землю потопчем… Я этот разговор, Матвей Иванович, завел только ради тебя. А раз одного мы мнения, – значит, будем баталию продолжать.

Платов пригладил рукой густые, жесткие от пыли и муки волосы. Не высок, но ладен, крепко сшит. Попыхивая трубкой, он стал обходить сотни, отпуская остроты, чаще соленые, подбадривать уставших и приунывших, хвалить отличившихся при отражении неприятеля. Среди них оказался и сотник Ремезов.

– Видел, видел, как ты со своими усачами полосовал османов! – одобрительно произнес полковник, замечая на плече храбреца повязку. – Ранен?

– Малость есть, Матвей Иванович.

– К награде представлю.

Платов испытующе посмотрел ему в глаза и дружески кивнул. В этот момент на правом фланге поднялся непонятный переполох. Катились по рядам радостные возгласы. Платов и подошедший к нему Ларионов переглянулись. К ним мчался растелешенный до пояса, но в заломленной шапке на голове, урядник Кислов.

– Матвей Иванович! Пыль на бугре. Никак уваровцы!