И застал он в этот субботний день вовсе не жену, а Леночку. Которая, глотая слезы, умоляла его не прерывать их порочную связь. Потому что она влюбилась. Ник был первым, кто объяснил Ленце, кто она такая. Она — хозяйка винтажной лавочки богемных аксессуаров и сценических нарядов! Вот та мечта, которая не давала Ленце покоя и которую она не смела открыть никому. А Ник за несколько вечеров болтовни и прогулок по набережной понял. Глупость, мелочь, а приятно… Мечта, дело жизни — кому это теперь интересно! Держись всеми десятью коготками за теплое местечко — и будь довольна! Но Ник прекрасен тем, что сам живет неисповедимыми путями. Он не раб обыденности. Он — талант.

Талант, однако, не собирался осчастливить Лену надолго. Мол, сама все знаешь, ты девочка умная. Ленца ненавидела эту формулу заведомого вероломства. Если умная, значит, с тобой можно по-подлому, ты все оправдаешь. Ник подлостей не делал, но и на радости был скуп. Имел полное право. Лене даже парадоксально нравилась его непреклонность. Хотя втайне она надеялась на еще-еще разочек. Всегда надеялась. Она жила в обнимку с Черным телефоном. Она шептала ему: понимаю, понимаю, все закончится, вот-вот закончится, но только не сегодня… Лена Царева подсела не на страсть, хотя знала, что ее надо ценить. Ей была как воздух необходима история. Непрерывная история ее жизни, написанная любимой и одаренной рукой.

Черный телефон — он, конечно, из Заболоцкого. Любимый поэт. Нетривиальный выбор. Из неразборчивой очарованности всем Серебряным веком Заболоцкий остался в сухом остатке. Причем Лена даже пыталась проникнуть в него литературоведческим жалом и посетила круглый стол с учеными людьми по поводу юбилея поэта. Благо далеко ходить не требовалось, мероприятие проходило в «Грине». Ленца услышала нелестное для себя подтверждение, что увлечена она не истинным, обэриутским Заболоцким, а поздним, официально-советским. Лена даже хотела взять возмущенное слово и сказать, что ее любимые строки написаны вовсе не сломленным зоной и запуганным режимом человеком. Они написаны зрелым поэтом, который узнал, что такое безнадежная любовь. «И кричит душа моя от боли, и молчит мой черный телефон…» Но отстаивать свое дилетантское мнение Лена постеснялась. На сцене сидели Большие умы, и только один был ей симпатичен — тот, кто сказал: «Надеюсь, что Заболоцкий никогда не будет разгадан до конца». В этом чувствовалась скромная и достойная оппозиция слишком ретивому и тщательному анализу божественной и необъяснимой поэтической материи. Надо ли пояснять, что добрым рыцарем оказался Николай Нестеров. Тогда Лена впервые была им очарована. И потом постоянно напоминала об этом. Ник, впрочем, не слишком реагировал на ее похвалы. Во-первых, для него они были не статусны. Барышня влюбилась и теперь нахваливает, толком не осилив и понюшки густой и тяжелой, как мокрый песок, его нестеровской прозы… Только напыщенный идиот отнесется к такого рода дифирамбам всерьез — хотя втайне и они греют, кто будет отрицать! Во-вторых, Ник мечтал о полноценном авторском вечере. Но его не было.

Тогда, после страстей по Заболоцкому, Ленца спросила у Бэллы о Нике. Кто он? Бэлла ответила кратко: «Танин муж». И только потом соизволила сделать ленивую ремарку: «Писатель… вроде как». Лене показалось крайне подозрительным это «вроде как». В ком, в ком, а в писателях Бэлла ориентировалась. Значит, априори записала в графоманы, а свое мнение Бэлла Максимовна меняла крайне редко.

— Тогда почему он у нас до сих пор не выступал?

Ленца решила дожать, сделать вид, что не считывает знака. А Бэлла, в свою очередь, прикинулась, что никакого знака не было. Спокойно ответила: «Всему свое время». Значит, у Николая Нестерова была черная метка. То есть Бэлла предполагала, что на него она не соберет публику. Народу придет мало, что нежелательно. «Грин» всегда должен быть на высоте. Рейтинг мероприятий — превыше всего.

И тогда Леночку медленно охватила предтеча страсти плотской — страсть литературная. Она пошарила в Сети и, к волнению своему, обнаружила там немало текстов Николая Нестерова. Чтение она оставила на потом — тогда ей было важнее разобраться в статусе. У Нестерова было куда больше изданных книг, чем у многих фаворитов Бэллы. И при этом она его игнорировала. Спросишь — легко отвертится, что дело не в количестве. Но и не в качестве, по сегодняшним временам. А в пиаре и публичности пишущей персоны. И Леночке захотелось маленькой справедливости. Она решила: прочту хотя бы одну его книгу и сделаю заказ для нашего отдела абонемента. Скажу, что читатели спрашивали! Мысли о продвижении совершенно незнакомого на тот момент мужчины, который ее пленил парой фраз, вдруг одарили Лену Цареву новой миссией. Она начала с нестеровских рассказов. Они ей понравились. За роман она браться побаивалась — не умела увлекаться длинным, если только не детектив. Она даже поведала о своем просветительском запале Татьяне. Та благодарно засветилась, но про авторский вечер ответила с уклончивой грустной надеждой. Видно, были какие-то подводные камни — наверняка все та же окаянная «нераскрученность»… А потом случилась роковая разнузданная вечеринка, когда Лена и ее внезапный литературный авторитет слились в сладком экстазе. После этого какие бы то ни было поползновения к популяризации Н. Нестерова стали, мягко говоря, невозможны.

Но думать-то никто не запрещал! И Ленца думала. О том, что «Грин», наверное, для Нестерова это слишком тесно. Лена так и сказала ему однажды. И Ник перестал даже звонить. Черный телефон замолчал. Все телефоны мира — черные. Они — не только символ мучительного ожидания. Если они не молчат, то приносят дурные вести. Так было в жизни Лены Царевой. И главное, они не объясняют, чем же ты провинился. И ты снова и снова совершаешь неведомую тебе ошибку…

Телефон замолчал, зато Ник пришел сам. Во время печального субботнего вечера, когда пожилая профессорша консерватории с истончившимися дряблыми запястьями выпиливала из бедняжки виолончели тоскливые трели. Лена испытывала мучительную неловкость перед… инструментом. Больше ни перед кем — сидящие в зале бабули блаженно внимали фальшивым руладам. Некоторые даже умиляли этим, ибо олицетворяли собой благодать смирения. Они были благодарны всему, что для них делалось, пускай и кое-как. Но были и другие, всем недовольные. Например, знаменитая старуха Девяткина, негласная вожатая субботних посиделок. Что до музыки, то она была просто туговата на ухо. Но с органами негодования и любопытства у нее было все в порядке.

И состоялся тот печальный разговор с Ником.

— Лена, пойми, грубой лестью на меня давить не надо. Мы уже засветились так, что и в страшном сне не придумаешь. Давай сохраним друг о друге хорошие воспоминания. Представь, если мы все испортим скандалом…

Скучные разумные доводы. Тоскливая музыка. Перспектива одиночества. Эта триада Леночку добила. Она разревелась. Ник вздохнул и обнял ее, что и стало точкой невозврата. Потому что Ленца его уже не отпустила. Бог знает сколько дней до этого, а быть может, всю жизнь ей не хватало целебной силы объятий. Сухие страдальческие материнские руки не восполнили этой жажды в детстве. Отец вечно пил или болел, все обещал дочке сходить в планетарий, а пока просил выйти из комнаты, чтобы она не видела его позора. С мужчинами Лена узнала любовь, но не ту волшебную защищенность теплого живого домика, которую дают объятия, — их опять было слишком мало. А у Ника за время краткой запретной связи почему-то получилось! У него, видно, была полезная энергетика, хотя в первом приближении этого не скажешь. Резкий, нервозный, ироничный… А обнимет — и окажешься в гнезде-вселенной, где тебя не тронут жизненные бури. Чудесное превращение… И еще так быстро ставший родным соленый запах… так пахла вся его одежда, так пахла его кожа. У кожи — запах кожи, не человеческой, а животной, из которой шьют. Ни от кого еще не исходил такой аромат — одновременно морской и домашний.