Герцогиня Бруна наклоняется через стол, чтобы погладить Софронию по руке:

– Какая ты милая девушка, Софи. И ты должна называть меня тетя Бруна, как и Леопольд. У тебя в Бессемии нет тетушек или дядюшек?

– Боюсь, что нет. Оба моих родителя были единственными детьми.

– Понятно, – с ухмылкой произносит герцогиня Бруна, откидываясь назад и глядя на королеву Евгению. – Так говорит твоя мать, хотя из того, что я слышала, никто даже не знает, кем были ее родители. У нее могли быть братья и сестры по всему континенту, и никто не узнал бы.

– Не будь такой гадкой, Бруна, – говорит королева Евгения. – Императрица Маргаро – мать Софронии и бабушка моих будущих внуков. Я не потерплю грубых замечаний.

Герцогиня Бруна закатывает глаза, а королева Евгения делает вид, что не замечает этого, и успокаивающе улыбается Софронии. На протяжении многих лет Софрония слышала о своей матери гораздо худшие вещи, но она тронута попытками вдовствующей королевы защитить ее от них. Она помнит слова королевы Евгении на свадьбе: когда она стала молодой королевой при чужом дворе, люди относились к ней жестоко. Теперь она заботится о том, чтобы Софронии было легче.

«Начни сеять напряжение с нее». Слова императрицы возвращаются к Софронии вместе с уколом вины, который она быстро отталкивает. Да, королева Евгения была к ней добра, но Софрония верна только Бессемии.

– Эти пирожные выглядят чудесно, тетя Бруна, – говорит Софрония.

Она берет с расписной фарфоровой тарелки одно из них, размером с наперсток, и поднимает его, чтобы рассмотреть. Оно нежно-матовое, напоминает розовую розу в самом ее цвету. Когда Софрония откусывает кусочек, то чувствует вкус розы с намеком на что-то еще. Может, фисташки? Она останавливает ход этих мыслей. Когда мать обнаруживала Софронию прячущейся на кухне с кондитером, то всегда говорила, что выпечка – неподходящее времяпрепровождение для принцессы. И, по всей видимости, королеве это занятие подходит еще в меньшей степени.

– Я получила письмо от моей сестры Беатрис, – продолжает Софрония, глядя на королеву Евгению и вспоминая письмо, которое она еще не расшифровала. – Она говорит, что пирожные в Селларии просто удивительны. Это так?

– Вовсе нет, – без промедления отвечает королева Евгения. – Все в Темарине намного превосходит то, что можно найти в Селларии.

Герцогиня Бруна смеется.

– Кроме того, селларианцы считают использование звездной пыли самым тяжким грехом, поэтому я не склонна доверять их опыту в области удивительного.

Королева Евгения тоже смеется, но Софрония замечает напряженную дрожь в ее губах.

– У нас с тетей Бруной было настоящее приключение по пути в город, – говорит Софрония, меняя тему. – На нас напала банда грабителей.

– Да, я слышала, – тяжело вздыхает королева Евгения. – К сожалению, в наши дни это не редкость.

– Головорезы, – усмехается герцогиня Бруна. – К счастью, мы были близко к месту встречи, Леопольд услышал шум и сразу же приехал, чтобы увезти этих ужасных существ в тюрьму.

– Так и было, – говорит Софрония, и ее взгляд невольно устремляется в ту часть комнаты, где стоят слуги, находя Виоли лишь для того, чтобы увидеть в ее глазах свое собственное лицемерие. Она заставляет себя вновь обратить взгляд на вдовствующую королеву.

– Я призывала Леопольда проявить к ним милосердие, – осторожно произносит она. – Когда с них сняли маски, стало ясно, что они просто мальчишки, примерно того же возраста, что и Гидеон с Ридом.

– Ты очень добра, но они были ворами, Софи, – говорит королева Евгения.

Софрония мягко улыбается.

– Да, это именно то, что сказал Леопольд. Я уверена, вы правы. Я новичок в этих вещах, – отвечает она, закусывая губу, прежде чем нанести удар. – Кажется, это слегка… по-селлариански, не так ли? Сажать детей в тюрьму из-за чего-то столь банального? В конце концов, никто не пострадал. При желании вы могли бы рассматривать это как плохо продуманную шутку.

Она говорит это легко, кладя в рот еще одно крошечное пирожное и делая вид, что не замечает, как краснеет шея королевы Евгении или как глаза герцогини Бруны блестят радостной злобой. Софрония готова поспорить, что к обеду весь дворец будет шептать, что политика королевы Евгении немного селларианская?

– Я уверена, у тебя в Бессемии тоже есть воры, Софи, – говорит королева Евгения, напряженно улыбаясь. – Как с ними поступают там?

Софронии приходится прикусить язык, чтобы не сказать, что в Бессемии налоги достаточно низки и воры не становятся настолько отчаянными, что нападают на королевскую карету. Вместо этого она пожимает плечами.

– Это полностью зависит от обстоятельств, – это не совсем правда, но она сомневается, что другие женщины знают об этом. – И, если жертва преступления не желает выдвигать обвинения, дело закрывается.

Она встречает взгляд королевы Евгении и мгновение выдерживает его, не позволяя глупой яркой улыбке сойти с лица. С тем же успехом они могли бы обсуждать погоду, а не преступление и наказание.

– Что ж, мы не в Бессемии, – говорит королева Евгения, и ее голос становится резче, так что Софрония снова чувствует себя маленькой девочкой, столкнувшейся с руганью матери. – И мы не в Селларии, если уж на то пошло. Мы в Темарине, где преступники получают по заслугам.

– Конечно, – легко отвечает Софрония. – Как я уже сказала, я новичок во всем этом. Надеюсь, вы не возражаете, если иногда я буду задавать вопросы.

– Вовсе нет, – отвечает королева Евгения, хотя ее тон ясно дает понять, что она весьма неравнодушна к вопросам Софронии, и даже герцогиня Бруна с неловкостью переводит взгляд с одной на другую.

– Еще чая? – спрашивает она, показывая на Виоли, которая бросается наполнять их чашки. Она делает это в спешке, и горячий чай из чайника капает на колени герцогине Бруне.

– Дура! – визжит герцогиня, вскакивает на ноги и так сильно бьет Виоли по лицу, что звук эхом разносится в тихой комнате. Виоли откидывается назад, ее рука взлетает к ее красной щеке, но в целом она не выглядит удивленной.

– Мне очень жаль, ваша светлость, – бормочет она.

– Это платье из шелка, привезенного из ольховых гор. Ты хоть представляешь, сколько оно стоит?

– Нет, ваша светлость, – тихо отвечает Виоли. – Но я уверена, что смогу вывести пятно.

– Тебе лучше на это надеяться – в противном случае стоимость будет покрываться за счет твоей зарплаты! – кричит женщина.

Софрония не знает, сколько платят Виоли, но она думает, что ей потребуются годы, чтобы оплатить стоимость платья. Когда она снова ловит взгляд Виоли, глаза девушки широко раскрыты от страха и наполнены непролитыми слезами. Держа чайник трясущимися руками, она спешит обратно в свой угол.

Софрония знает этот взгляд, она сама довольно часто была его обладательницей в Бессемии, когда становилась мишенью вспыльчивости матери, хотя мать никогда и не била дочерей. Софрония заставляет себя вернуться к разговору с герцогиней Бруной и королевой Евгенией, тема которого сменилась на сплетни о том, муж какой-то дворянки оказался в компрометирующем положении со своим камердинером, но ее мысли находятся в другом месте.