За распахнутым окошком, в сонном шелесте кустов и древесном скрипе покаянно тявкнул одинокий кобелёк, отбившийся от трапезного полчища и оттого пронзительно кручинный.

— Кто бы мог подумать? — так ничего и не дождавшись, окромя собачьих трелей, Генрич отлип от окна. И даже соблаговолил обернуться, смерив гостя долгим взглядом потомственного командира. — Выходит, слухи врут?

Фладэрик пожал плечами. Откровенность его давно не смущала. Тем паче упрёком тут отчего-то и не пахло. Белый Милэдон решил отложить моральную оценку до лучших времен.

— Слухи? — симулировал твердолобость поднаторевший в светском лукавстве Адалин.

— Твоя роль при дворе, — предложил навскидку подданный, дрогнув роскошными усами. — Или причина размолвки с отцом. Я, как ты понимаешь, не частый гость в Розе. Мог и не разобраться. Однако мне казалось, наследник Тайдэрика пользовался… благосклонностью Её Величества. Неожиданно долго. Теперь по всему выходит, молва очернила того мессира?

— Не слишком, — ухмыльнулся означенный наследник, позволив себе чуть больше искренности. Но Адалин сегодня не собирался откровенничать сверх необходимого.

Кустистые брови Хозяина насупились. Дублёная, ветрами просоленная физиономия древнего кровососа сложилась в мину непонимающую и одновременно проницательную. Старший Милэдон не спешил с излишним красноречием. Выдерживал паузы с должным терпением, а главное, своевременностью. И состязаться в выдержке эти двое могли бы до утра.

Упырь, вздохнув, помахал метафорической ручкой метафорическим же перинам, невольно покосившись на притаившуюся за резной деревянной ширмой кровать. Генрич, в полумраке скорее бусый, чем белый, окинул гостя долгим, оценивающим прищуром, вдругорядь дрогнул усами, задумчиво пожевал, надеясь распробовать впечатление. И неожиданно сварливо осчастливил:

— Ладно, Адалин. Надеюсь, хоть сообразительность твоя — не плод фантазии злопыхателей.

Упырь подавил невольный смешок. Знавал он, как ту «сообразительность» на деле за глаза честили.

— Прости старику излишнюю прямолинейность и не сочти за оскорбление. Час поздний. Я устал, — говорил командир отрывисто и чётко. Фладэрик понятливо кивал. — А завтра ехать на дальнюю лядину. Так что не обессудь. Скажу, как есть, без ваших придворных околичностей: тебя мнят прелагатаем и королевиным полюбовником. И то истинно, как видно. О том же Сейран зубоскалил, про то же на женской половине судачат, почитай, с твоего утреннего появления…

Адалин усмехнулся. На этот счёт иллюзий он никогда и не питал. Женская половина неизменно обсуждала именно этот аспект его биографии. Впрочем, как и мужская.

— Однако сыну ты сказал, что жаждешь шибеницы Канцлеру. А то и, Жрица упаси, Её Величеству, — Милэдон задумчиво поскрёб синеватую щеку. Фладэрик смотрел на статного ратника с долей интереса, слегка отдающего вивисекцией. Продолжение не замедлило обрадовать: — По чести, я с тобой солидарен. Видать, поистрепалась за годы моя преданность, хоть клятвы гоминиума42 я, пожалуй, не нарушу. — Усы топорщились, брови хмурились. Выглядел старый Генрич победоносно. — Владычица Розы, великолепная миледи Айрин, безусловно, князепосланная госпожа и повелительница. Хотя решения Её и Совета, порой, удивляют. А методы настораживают…

Упырь солидарно искривил горькие от «мёда» губы.

— Как бы то ни было, от долга Высшего я уклониться не смею. И «слово» с нарочными отправляю регулярно. Как и подати в казну. Потому хочу понять происходящее. — Помолчав, Белый Генрич фыркнул в усы и сделал ладонью неопределённо приглашающий жест: — Я высказался, Адалин. Теперь твой черед.

— Хорошо, — пожал плечами Фладэрик с калёной, за годы выдрессированной невозмутимостью, способной доконать не одного дознавателя.

Просочившийся в неприметный лаз горностай, успевший обшнырять поместье вплоть до благословенных кухонь, сочувственно тявкнул, чутким столбиком обмерев подле камина. Хозяин, не иначе, от скуки, затеялся толковать по душам с провонявшим псинами владетелем столь глянувшихся зверьку закромов. И тот хотел послушать.

— Как я и сказал Стэвану, хоть непосредственно к злоключениям Сейрана я непричастен, вину свою сознаю и принимаю, — степенно начал Адалин. — А потому, как умею, помогу наследнику Милэдона. — Генрич нахмурился. — Мы обо всём договорились. Сейран покинет долину Олвадарани в ближайшую седмицу. Законных претензий у Канцелярии к почтенному семейству по отречении быть не может. Однако тебе, Генрич, до поры придётся от крови, себя дискредитировавшей, откреститься. Сумеешь при необходимости?

Физиономия старого вампира посквернела. Подданный сморщился, ровно палец калиткой прищемил, но всё же кивнул. Нехотя, через силу.

— До поры? — уточнил папаша, скрежеща клыками. Упырь прикрыл глаза, усмехаясь. Седой Хозяин умело выцеживал из речи существенное, а там, скрепя сердце, определял главное. — Ужель, прав Эстэрварт?

— Про молодость? — хмыкнул Адалин.

— Про… несогласие.

— А ты со всем согласен? — с деланным удивлением развёл руками Фладэрик. И перечислил навскидку: — Со спытками, к Благородному без зазрения применёнными, с приглядом бдительным, с доменами, по оговору отчуждаемыми. С монаршим произволом и благоглупостью. С растратами на двор и полным небрежением войсками. С тем, что наследников властительных семей то катам, то колдунам тишком скармливают. А «князепосланная госпожа», головушкой прихворав, отчизну радостно изнутри холерными нововведениями разрушает…

И всё же, мёд давал о себе знать. Фладэрик сердито скривил физиономию, растирая лоб, но продолжал:

— Пёс с ней, с «князепосланной». Тэрглофф — больная тварь, взалкавшая богатств, а пуще того, чужих мучений, что лично по Звонкой Лестнице вприпрыжку к узникам бегает да пытками упивается. Не удивлюсь, если удовлетворение от того получая. Как и Госпожа. — Лицо престарелого кровососа заметно вытянулось. А Упырь, не удержавшись, сплюнул. Развивать тему дальше не стоило.

Милэдон, и без того впечатлённый, выругался сквозь плотно стиснутые челюсти:

— Про то болтали прежде, но быстро сплетню задушили.

— Так я и душил, — припомнив, с ненавистью рассмеялся захмелевший Фладэрик.

Прелагатаю нежданно, при памятной скаредности судьбы на всякую милость, свезло нарваться в лице престарелого соплеменника на слушателя не только внимательного, но и, что немаловажно, солидарного. А заодно, уж совсем сказочный подарок, благородного.

Генрич неторопливо подошёл к ожесточённо вытаращившемуся в стену гостю. Важно поклонился, выразительно и веско супя брови да топорща фамильные усы:

— Благодарю за откровенность, Адалин. Я того не забуду. И сожалеть не заставлю. Твои намерения мне симпатичны, — старый вояка выглядел крайне серьёзно.

Упырь постарался не рассмеяться, понимая, что непрошенным, здорово смахивавшим на хмельную оплошность чистосердечием, обыкновенно не позволяемым, добился большего, чем смел бы рассчитывать, затевай беседу с умыслом. Если на то пошло, Белый Милэдон, со всем его бессчётным семейством, ордами гончаков и верных ленников, представлялся союзником не просто сносным, а даже неплохим. Если бы Упырь, конечно, намеревался втравить ни в чём не повинных хозяйчиков в сочиняемую мерзопакость.

— Доблесть старшего сына Тайдэрика отрадна и примечательна. И делает честь батюшке, да осияет благодатью посмертные пути его великая Жрица и милостивые Князья, — благословение упало в пустоту. Единственные Князья, в которых верил Фладэрик, указывали путешественникам дорогу на ночном небосклоне, а к путям