посмертным не имели никакого отношения. — Милэдон к твоим услугам, Адалин. Но… — Старик чопорно пожевал губами, ещё взъерошив и без того густые брови. — Скажи по сердцу, правильно ли я понял твои намерения. Не хочешь ли ты, и впрямь, учинить смуту?

Фладэрик негромко фыркнул, вовремя смирив неподобающую моменту весёлость:

— Скажи по сердцу, Генрич, действительно ли ты хочешь знать ответ?

Милэдон понимающе кивнул:

— Разумная предосторожность. И достойная похвалы, — одобрил старый командир. — Но смута, буде таковая среди твоих замыслов, не станет ли для долины Олвадарани проклятьем бо́льшим, чем «благоглупости» и алчность вельмож? И думал ли ты об ужасах междоусобицы? О кровной мести Благородных? О том, как на руку война в Олвадарани Семи Ветрам?

Адалин, на протяжении всего степенного рассуждения сохранявший неподвижное выражение послушной физиономии, кивнул. Но, как выяснилось, Белый Милэдон ещё не закончил.

— И как ты надеешься уйти из-под печати клятв гоминиума? Ведь тебе, должно статься, известен этот механизм?

Практическая сметка и тут не подвела Хозяина.

— О, да, — кивнул Упырь, поморщившись. — Гоминиум.

Обязательный ритуал, что проходили знатные вельможи, нерушимая печать преданности хозяйке Чёрного Трона, сакральное тавро, удерживавшее в повиновении помимо воли.

— Тогда… крамола твоя, Адалин, обречена?

— Посмотрим, — мягко, но вполне убеждённо ухмыльнулся тот.

Генрич всё качал посеребрённой головой:

— Подумай, мальчик, хорошо подумай, стоит ли затеваемая тобой смута той крови, что затопит… склоны этих гор.

Глава 6. Призраки и миражи

После ухода старика, с достоинством пожелавшего мрачному гостю «покойного сна» на оставшиеся до зари смехотворных три лучины, Фладэрик отодвинул ширму, уселся на кровати, аккуратно застеленной тяжёлым, узорно вышитым покрывалом, и уставился на терзаемые сквозняком занавеси у распахнутого узкого окна.

Цветочный натиск слабел, хотя удушающее присутствие не желало сдавать позиций. Одинокая псина, придержав рулады, изредка лениво потявкивала. Владение затаилось, боясь потревожить господ.

Спать Упырь, чудом не одуревший от скипидарных «медков», по зрелом размышлении раздумал. Рассеянно приласкал юркнувшего под бок Спутника. До третьих петухов оставалось всего ничего. Внизу, наверняка, вовсю трудились недрёманые слуги. Наготовить на эдакую ораву представлялось легендарным подвигом, тем паче, с учётом вынужденной регулярности. Упырь проникся к местной челяди невольным уважением.

Оставшийся безвестным Лучистый гвардеец, свежеиспечённый командир Прихоти, не погрешил против истины: Адалин действительно долго отсутствовал. Даже в сравнении с обычными своими отлучками. Самочинно прогулялся не только через всю озёрную равнину, петляя в перелесках промеж городищ да обомшелых деревень, но и за Белые Горы заглянуть сподобился.

Тамошняя обстановка предполагала некоторое любопытство не страдавших излишней близорукостью соседей. И Адалин, иллюзий не питая, предпочёл симулировать коронную дальновидность во избежание последствий, пока окрестные хозяйчики не догадались.

То, что действовал Упырь по собственному почину, безо всякого высочайшего соизволения, соплеменников уже не удивляло. Фладэрик, не без ехидства игнорируя придворные порядки, за компанию отринул и здравый смысл. В донесениях мотивировал нездоровое усердие врождённой подозрительностью да выпестованным недоверием. Гуинхаррэн благоразумно помалкивал, притворяясь недогадливым. Дивноокая Айрин пока не возражала. Грызла локти втихомолку, да ещё изредка незадачливых подданных подъедала. Ну, да и пёс бы с ней, холерой венценосной. Кабы не Ллакхар и стёршие его с лица земли колдовские знаки.

Стылый горный сквозняк, попетляв промеж осанистых хвойных великанов Олвадарани, набрался аромата и сменил ледниковую, порывистую злость на освежающую резвость. И, проникая в протопленные исполнительной дворней покои, вовсе делался желанным да ласковым.

Фладэрик, вздохнув, поднялся на ноги, подошёл к окну, задумчиво покручивая серёжку в ухе. Пахло близким дождём. Весна, вплоть до самого Бовтуня43, а то и Лита44, в долине теплом не радовала. Скреблась под дверью вымороженным ветром, звенела грозами навзрыд, охаживала колючим градом. И нравом паскудным от хозяйки коронных владений мало чем отличалась. Разве, в койку не лезла.

Упырь, разглядывая жутенькую во мраке, иссиня-чёрную округу, предавался воспоминаниям. Пакостным, как скисшая похлёбка.

Во вскипевших тучами, скороспелым ненастьем окутавшихся небесах над зубастым частоколом ёлок сновали мутные тени не то ночных птиц, не то залётного демонья. Полночных страстей в окрестных соснах заблудилось предостаточно. Ещё и с гор ползли, корыстные мечты лелея. Бродяжники, гарцуки45, лошоличи46, полурехнутые змеехвосты. Случилось Упырю и босоркуху47 словить в предгорьях, аккурат у выпотрошенной деревеньки, явно не в одиночку в том краю промышлявшую.

Адалин сердито растёр шею под волосами. Кромка, взбаламученная божевольными выдумками тирана Миридика, облизнулась клятым калейдоскопом, как заманчивому лакомству. Затаилась, выжидая. Фладэрик загривком чуял пристальный, плотоядный интерес тамошних обитателей.

Тех, что ждут…

И, словно в подтверждение, пегие небеса полоснула зарница. Багряная, как маска палача. Первые тяжёлые капли веско зашлёпали по стене, ветром заносимые аж на скос окна. Хвойный аромат, приправленный металлом и — невзначай — хлевом, сделался отчётливее. Ворчавший давеча кобель, за неизвестные провинности не допущенный на псарню, протяжно возопил в промозглый мрак. Хлопнуло, а там и забранилось. Огрёбший певун оскорблённо смолк. Зато припустил ливень, серой оглушительной стеной укрыв околоток.

Упырь пожал плечами, разглядывая сплошной, отчаянный поток: в лиловой кисее воображение вырисовывало престранные видения.

Ваа-Лтар терзал отобранную у хмельного трубадура лютню, умело подкручивая колки в чадном сумраке таверны. Лихо летели по рыжей стерне гривастые кони, гикали, свистели выжлятники, смеялся, откидываясь на высоком седле, отец. Доверчиво моргал длиннющими ресницами Радэрик, пристроившись на шкурах у камина да совсем по-детски обхватив острые коленки. Галдели дружки-Свободные, кропя бражкой очередной стол в очередной корчме. Крутил рыжий ус, девицу в монистах обнимая, весельчак-оборотень. Тонкогубо, по-змеиному ухмылялся Второй Советник, вороша тлеющие в жаровне угли раскаляемым тавром. Горела окружённая деревня. Трепетали на ветру пёстрые флажки, клеймленые фамильной Лилией Ллакхара. Катились в обагрённый ров безглавые тела. Подолом заметала госпожа в мерцающем венце, изящно и величественно выступая по каменным плитам изукрашенного цветочными гирляндами двора. Хлопали Высшие. Завороженно таращились гвардейцы. Цвёл чубушник и пышная гортензия. Королева стройным, зыбким силуэтом замерла у Чёрного Трона.

Адалин сердито потряс головой.

Ведьма в короне, небрежно придержав на груди полупрозрачный шёлк, расхохоталась, игриво пятясь в полумрак. Зазвенел упущенный стилет. Дёрнулся, кривя обезображенное лицо, залитый кровью лазутчик, насаженный на оленьи рога.

Так ведь не было лазутчика, не было покушения. Был молодой егерь Эварэлей. Были многие. Невиновные.

Фладэрик растёр вмиг окаменевшую физиономию. Если б не Ллакхар! Родство душ, кружок по интересам. Трепетная госпожа коронного замка, смущённо прячущая холёное личико в охапке пёстрых лилий. И колдун-златовласка о голубых очах, народ с балкона приветствовавший, пока его слуги монетами да самоцветами в толпу швыряются. Достойная парочка. Артистизм и ловкость об руку с гаденькими привычками. Секретики подлые. Хитроумно выворачиваемая наизнанку низость.