Фладэрик придержал заплясавшего коня, смиряя раздражение.

Волшебная картинка прикорнувшего на склоне замка, хорошенькая, как со шпалеры, вводила в заблуждение. Лиричное очарование рассыпалось миражом по приближении к оплоту. Изысканные башни, украшенные вымпелами и резьбой, превращались в сонные громады, орнамент домиков предградья свивался запылённой кисеёй без ритма и системы, а акведук крошился буквально на глазах. И пахло преотвратно. Как и в любом другом селении озёрного ли края, долины Окуня или Миридика. Едкий запах не перебивала даже хвоя.

Четырехугольные надвратные столпы с зубчатыми вершинами угрюмо пялились поверх долины на стену и Лунный Кряж. С боевого хода просматривался островерхий Клык, а с боковых бойниц бергфрида49 — скошенный Стилет и склоны Ветряного. Но в цитадели, за внутренней стеной, отгородившей форбург50, почти все башни серпантином обвивали мостки и переходы, балкончики и изобильная скульптура, плескались на ветру полотнища с шипастыми цветами и коронованными во́ронами над рекой, блестели ленты гирлянд и пёстрых вымпелов.

Фладэрик пустил коня рысцой: воображение рисовало Розу в убранстве из совсем других знамён.

Глава 7. Ллокхэн

Вдоль дороги, стыдливо притенённые лопушками с лебедой, сочились бледным золотом высеченные на камнях знаки навьего годоврата — здесь начиналась магия Айрин, заковыристое колдовство Каменной Розы, в полную силу расцветавшее в изъязвлённом чародейными узорами величественном тронном зале.

Предместье замка редко замолкало и в ночи, а уж к вечерней заре клокотало единым шумным торжищем, хлопало ставнями, бранилось, звенело дудками, собачьим лаем и гомоном гусей, плескавшихся в канавах и искусственных каналах. Миновав слободки и окольный город, который по крытым парапетам низких стен призрачным дозором обходили кутавшиеся в форменные серые плащи сонные стражи с алебардами, Адалин въехал на подъёмный мост. Опущенный подъёмный мост.

Замковый караул окончательно испаскудил померкшую при ближайшем рассмотрении картинку.

Трое гвардейцев, заседавших в сторожевой башне, бдительно перекидывались в кости на амуницию, свалив оную сакральным холмиком прямо посередь моста. Вместо стола бравые ребята приспособили бочонок, выкатив его на припёк и застелив хоругвью. Ещё и драться намеревались.

Угрюмого верхового горе-сторожа заприметили, лишь когда оный беспрепятственно въехал на мост и, спешиваться брезгуя, чуть не задавил конём азартную ватажку. Порскнув из-под могучих копыт, перепуганные гвардейчики — кто во что горазд, расхристанные, ровно пугала — и не подумали возмущаться, вместо этого поспешно и неубедительно симулируя трудовое рвение. О спасении потоптанного бочонка и хоругви стражи и не помышляли.

Придержав Духа, понятливо взбившего копытами затканное канителью полотно, Адалин бессловесно и надменно оглядел звенящий зубами караул. Младший Эльзант — Диглэриан — и братья Корсвицы, Орэльд с Ольгаром. Скорее всего, в наказание ворота стеречь назначенные, ибо чересчур знатные. А братцу Эриана, меж тем, неплохо бы узнать, чем юность на посту пробавляется, пока фамильные драгоценности целы и спина наследничка не порота. Ведь если Аманир прознает, засечет щенка, и поминай как звали.

Нынешний Меч Её Величества отличался зверскими повадками и буйным нравом, исступлением подменяя трудолюбие. Что не мешало гвардии хиреть, а сплочённость и вовсе поганило. Припадочного Инэваля извиняла природная, вполне закономерная в условиях двора и близости Тэрглоффовых палачей. Командир, спасая собственную шкуру, рьяно и по первому требованию расправлялся с «виноватыми».

Упырь легонько тронул пятками бока жеребца и прищурился. Дух всхрапнул, одарил попятившихся остолопов презрительным взглядом алых очей и чинно двинул дальше по мосту. Впечатлённый караул без особого успеха подровнялся. Эльзант, попятившись, выцепил из общей кучи алебарду, но не удержал, обрушив блёстким оползнем весь оглушительно задребезжавший по камням курган. Фладэрик ухмыльнулся.

Маявшиеся от безделья в форбурге конюшие — малолетние, к лени придворной пока не привыкшие — проворно подскочили к верховому и лишили Адалина возможности вновь поизгаляться над отечеством. Ожидая, пока всадник, холодно улыбаясь, спешится и отстегнёт от седла немногочисленную поклажу, впечатлительные отроки подобострастно пялились на Фладэрика, не смея и дышать. Липнущие взгляды Упырь ощущал затылком. И кошель с монетами обронил в стремительно подставленную ладонь не без умысла. Конюхи повеселели. Самый младший преданно шмыгнул чумазым носом, старший поклонился.

Адалин оглядел окрестность, не поворачивая головы и не демонстрируя интерес возможным свидетелям: сухая пыль скреблась по мостовой. Внутренний двор усердно обгладывал петлявший между стен сквозняк. Заигрывал с флажками и истязал цветочные кусты. Похвально незаметная дворня тихо шуршала по углам. В боковой галерее, переругиваясь, катили бочки бурые страдальцы в невнятных одеяниях, Замку монаршему, будто бы, зазорных. Один как раз, притормозив, стянул с кудлатой головы каль и, обтерев серозное лицо, воровато огляделся.

Упырь поморщился. У центральных врат уныло бдел единственный печальный стражник постоянного гарнизона. Безвестного происхождения и далеко не радужных карьерных перспектив. Настолько снулых воинов Адалин давно не видел. На ступенях, полулёжа и упираясь носом в стенку, дремал какой-то обормот в кургузом поддоспешнике, нежно тиская багор. Пахло непотребно. И Фладэрику очень хотелось думать, то был не второй караульный.

Двери при столь тщательной охране благоразумно запирали. Не от пришлых ворогов, так от своих дуралеев. Упырь бы их и вовсе камнями заложил. О чём и размышлял, взбегая по ступеням.

А вот кастеляна Розы, обыкновенно в нижнем холее и у ворот гостя исчезающе-редкого, застать тут Адалин не ожидал. Старый лис злоумышлял по коридорам, прислушивался, принюхивался, шпионил и ради любезной Айрин, князепосланной девицы Равнсварт, не щадил чужого живота. То есть, занимался примерно тем же, чем сам Упырь за пределами долины.

И именно потому Фладэрик его терпеть не мог.

Ансэльм Аэтлирэ, кастелян Каменной Розы, неизбывная оскомина старшего из братьев Адалин, наружности был самой подходящей. Мертвенно-пыльный, он так и норовил растаять в замковых тенях. С тонкой улыбкой на бескровных устах и таким же тонким стилетом за пазухой.

Кроме кастеляна у дверей торчала парочка скромных, подстерегавших оказии услужить отпрысков мелких восточных хозяйчиков, из перечня Крепких Семей, и несколько конкурирующих с ними слуг, проигнорированных Упырём наравне со свечниками. В дальнем конце зала, милосердно сберегаемый сумерками, прорысил наверх молодчик в тёмном одеянии с туго стянутыми волосами и походкой канатоходца. Мерещилось в нём что-то знакомое.

— Высокородный мессир Адалин, — чопорно поклонился кастелян, преграждая путь.

— Высокородный мессир Аэтлирэ, — скопировав пакостную манеру, откликнулся тот.

Под сводами едва освещённого зала скорбно воспарило гулкое эхо.

— Рад приветствовать… в добром здравии.

Какое то здравие «доброе», Упырь знал и без любезных напоминаний. Характерная синь так и не сползла с физиономии, а подсохшие ссадины неприятно тянули кожу. Но постный Ансэльм, опустив блёклые ресницы, самозабвенно ломал комедию: талантливо изображал не то вяленого карпа, не то, чуть