Знаете, я ведь был свидетелем у них на свадьбе. В день, когда она вышла за Роя, я поставил свою подпись на листе бумаги – Андре Морис Такер, хотя моя правая рука дрожала так сильно, что мне пришлось придерживать ее левой. В церкви, когда священник спросил, есть ли у кого-то возражения, почему они не должны вступать в брак, я, стоя у алтаря, оставил свое мнение при себе – мою талию обхватывал широкий пояс, а в груди неровно бился пульс. В тот весенний день она говорила искренне, но нужно принимать во внимание и последующие дни, и те, которые накопились до.

Начну заново. Мы с Селестией выросли на одной узкой улице на юго-западе Атланты. Она называлась Лин Вэлли – съезд с Линн Драйв, которая примыкает к Линхерст Драйв. Тупик считался преимуществом, потому что мы могли играть на улице и не бояться, что нас собьет машина. Иногда я завидую современным детям – у них есть и тхэквондо, и психотерапевты, и погружение в языковую среду, но в то же время мне нравится, что, когда рос я, от ребенка требовалось только жить и радоваться.

Все семидесятые мы играли без особого присмотра, но все оборвалось, когда город потрясла серия убийств. В память о двадцати девяти убитых и пропавших мы повязали на Старого Гика желтые ленты. Это были страшные несколько лет, но угроза миновала, желтые ленты истрепались и опали вместе с листвой, и их сожгли вместе с листвой. А мы с Селестией продолжили жить, любить, расти и учиться.

Когда мне было семь, мои родители погрязли в склочном разводе, а хорошим семьям тогда не полагалось расставаться. Когда Карлос все-таки съехал – это было фееричное зрелище с участием троих его братьев, копа не при исполнении и грузовика – Селестия предоставила мне своего отца. Никогда не забуду, как она взяла меня за руку и повела в их подвальную лабораторию. Мистер Давенпорт был одет в белый халат, как у доктора, а в его лохматую копну врезались защитные очки. «Папа, – сказала она, – папа Андре сбежал, и я ему сказала, что ты можешь побыть его папой, ну, иногда». Вспыхнула горелка Бунзена, мистер Давенпорт опустил очки и сказал: «С радостью приму это предложение». И по сей день это остается величайшим подарком, который я когда-либо получал. Мы с мистером Давенпортом так и не стали отцом и сыном, тут химия не сработала, но своим щедрым жестом Селестия подняла покрывало, я заполз внутрь и обрел семью.

Сказать по правде, родными братом и сестрой мы не стали. Скорее, двоюродными – мы иногда целовались, а в выпускном классе старшей школы вместе пошли на бал в честь Дня святого Валентина. Больше идти нам было не с кем. Она тогда положила глаз на барабанщика, а я – на одну мажоретку. А они, как это обычно бывает, положили глаз друг на друга. Мне было не впервой оставаться без пары. В мире, где все любят высоких, мужественных и черных, я был низким, милым и смуглым. Ночью после выпускного мы целовались в лимузине, а вернувшись к ней домой, пробрались в подвал и переспали на маленьком диванчике, где обычно сидел ее отец, когда ему нужно было отдохнуть от работы. В подвале пахло спиртом, а диванные подушки пропитались травой. Селестия проскользнула к блестящему картотечному шкафу и достала фляжку с какой-то жидкостью – кажется, с джином. Мы отпивали из нее по очереди, пока нам в голову не ударила решимость.

Тогда я был настолько пай-мальчиком, что рассказал обо всем Иви. На следующее утро. Она сказала мне две вещи: 1) это должно было случиться и 2) теперь я должен пойти к ней, позвонить в дверь и предложить ей встречаться. Как выразился ее папа, я «с радостью принял это предложение», чего не скажешь о Селестии. «Дре, может, сделаем вид, что ничего не было? Просто телик посмотрим?» Она задала конкретный вопрос, спросила, можем ли мы отмотать время назад. Можем ли мы стереть память о той ночи, окунуться в новый день? В результате я сказал, что мы можем попробовать. В тот день мое сердце разбилось, как бокал от голоса Эллы Фицджеральд[32].

Я рассказываю это не для того, чтобы доказать: я первый застолбил себе место еще в старшей школе. Я просто хочу объяснить, что нас с ней многое связывает, не только удачное время и место. После школы наши пути разошлись, мы отправились в разные стороны искать свое счастье, как в сказке. Меня дорога завела недалеко – за десять километров от дома, в Морхауз. Я был студентом третьего поколения, и этого хватило, чтобы даже Карлос раскошелился мне на образование, хотя он не платил и половины от суммы алиментов, которую требовала Иви. Я сначала выбрал университет Завье в Новом Орлеане, но пришлось поступать туда, куда Карлос согласился послать чек. Я не жалуюсь: в Морхаузе было неплохо, там меня научили, что быть чернокожим мужчиной можно очень по-разному. И мне только оставалось выбрать, какой из десятка вариантов подходит мне.

А Селестия выбрала университет Говарда, хотя ее мама голосовала за Смит в Массачусетсе, а отцу нравился Спелман. Но Селестия всегда получала, что хотела, и ей купили серую «Тойоту Короллу», она дала ей имя Люсиль и отправилась в столицу. Я без особого энтузиазма пытался с ней пересечься на осенних праздниках в Вашингтоне, когда Морхауз играл с Говардом. Моя девушка не горела желанием встречаться с Селестией – я так произносил ее имя, что она догадалась, что у меня к ней не просто дружеские чувства.

Недели через три после нашей несостоявшейся встречи она вернулась домой, совершенно разбитая. Ее семья практически никого к ней не подпускала чуть ли не полгода. Мы с ней виделись дважды, а заходил я каждую неделю, но ее тетя Сильвия разворачивала меня в дверях. Там у них что-то творилось – что-то женское и сумрачное, таинственное и первобытное, как колдовское зелье.

К сентябрю Селестия ожила, но в Вашингтон не вернулась. Ее семья задействовала связи, и ее, в конце концов, взяли в Спелман. Иви попросила меня за ней приглядывать, что я и сделал. Селестия почти не изменилась, но в ней появилось что-то опасное, будто она может тебя поцарапать. Ее чувство юмора стало резче, а сама она немного вытянулась.

С тех пор прошло много времени, и тогда все было по-другому. Я знаю, что на ностальгию можно плотно подсесть, но я не могу не рассказать о днях, когда мы были молодыми и нищими; Селестия приходила ко мне в общежитие, мы объедались курицей с хлебом – покупали куриные крылья на ломте хлеба за два с чем-то доллара. После еды я подкалывал ее, спрашивал, почему она приходит одна, не знакомит со мной друзей.

– Я заметила, что ты всегда просишь кого-то привести после того, как мы все съели.

– Я серьезно, – отвечал я.

– В следующий раз, обещаю.

Но она всегда приходила одна и никогда не объясняла почему. В такие вечера, когда на часах уже было за полночь, я всегда предлагал проводить ее в общежитие, но она отвечала только: «Я хочу остаться здесь». Мы спали на моей двуспальной кровати: она под одеялом, я – рядом, и между нами, ради приличия, была только простыня. Я совру, если не скажу, что возбуждался, лежа ночью с ней в одной кровати, когда нас разделял лишь тонкий слой хлопка.