Еще один двор размерами куда меньше нужного мне. И снег на нем не вычищен, а вытоптан до блеска, до ледяной, неровной корки, местами бурой от въевшейся в нее крови. Сбоку еще виднелась какая-то пристройка, но я заметила ее только мельком. Не было у меня времени осматриваться, потому что приковала мое внимание растерзанная туша с вывороченными из темно-красного мяса ребрами и иззубренными огрызками мослов на месте ног. И не столько туша. Мохнатый, черный зверь стоял над ней враскоряку и пристально смотрел на меня холодными глазами. Его громадная, похожая на медвежью морда вся была вымазана бурой, тускло блестевшей слизью.

Вот это пес! Собака Баскервилей!

Голова зверя медленно двинулась вниз и одновременно поднялась на загривке шерсть, сделавшая его горбатым. Прижались уши, раздвинулась пасть, и в грозном оскале заблестели белоснежные клыки, размером не меньше моего мизинца. Короткий, ужасный рык отозвался дрожью во всем моем теле, а последовавший за ним шумный выдох бросил меня в жар.

Только сейчас я заметила еще одного пса, лежащего сбоку от туши и смотревшего на меня, по сравнению с первым, крайне миролюбиво. Размерами он был не меньше.

Агрессор подобрал задние лапы, изготовился и со всхрапом, уже слышанным мною вначале, единым прыжком перемахнул через тушу в моем направлении.

Последнее, что я заметила, – разверстая пасть, полная самых невероятных из всех, какие мне доводилось видеть до сих пор, зубов и горящие лютой ненавистью глаза, и все это в метре от своего лица!

Дверь я захлопнула со звуком выстрела, аж гул пошел по гаражу; и в то же мгновение с той стороны врезалось в нее тяжелое тело собаки. Всего один раз гаркнул пес басом, в момент удара.

– Тебе что, жить надоело?

Крик Сергея Ивановича дошел до меня, как сквозь ватное одеяло, а когда он схватил мои руки, мертвой хваткой державшиеся за дверную ручку, я вскинулась, будто ударили меня, не больно, но неожиданно.

Бич с лязгом задвинул не замеченный мною засов и повернулся ко мне.

– Не ошибайтесь так больше! – посоветовал он, с трудом переводя дыхание.

Сергей Иванович проводил меня до настоящего выхода, и на этот раз загородная атмосфера показалась мне легкой, как воздух горного курорта. За решетчатыми, приоткрытыми воротами стояла и дожидалась меня моя «девятка»; еще одна дорога шла через заснеженное поле к видневшимся вдалеке домишкам, а на бетонной стене, возле ворот, хвостом к нам, сидела галка и вертела долгоносой головой. Когда она взлетела с тонким, металлическим вскриком, я пришла в себя и обнаружила, что стою, вцепившись в руку бича, и что у меня противно, мелко дрожат колени.

– Да, и собачки у вас! – качнула я головой. – Рассказывал мне Аркадий, но их надо видеть!

– Собаки серьезные, – сочувственно согласился Сергей Иванович. – Опасные собаки. Особенно для посторонних.

– И много их?

Я наконец утвердилась на ногах и шагнула от него в сторону.

– Что-то не рассмотрела я, кого они сожрали?

У бича дернулась щека, он улыбнулся и проблеял:

– Говядиной кормим. Выводим по парам, чтобы не грызлись, и пусть жрут себе сколько влезет.

О, господи, зачем мне это?!

* * *

Вдоль кирпичной стены, мимо котлована, через кладбище ржавого металла и снежный железнодорожный переезд, весь путь от псарни до тепличного хозяйства Борисовых я не могла унять дрожи в руках – вот как перепугалась. Не покидало меня ощущение, что чудом удалось избежать большой, быть может, даже смертельной опасности. Прав был Аркадий, зверей растят на его псарне. Хищных, опасных зверей. Даже вору, забравшемуся на объект, охраняемый такими зверюгами, не пожелаешь попасться на глаза, круглые от бешенства и жажды крови, а уж тем более на сторожевые зубы размером с палец взрослого человека.

На мой стук в знакомую со вчерашнего дня дверь долго никто не отзывался. Наконец с той стороны послышались неторопливые шаги, щелкнул замок, и я увидела приветливое старушечье личико, обращенное ко мне из темноты коридора.

– Входи, милая! – пригласили меня совсем не мятежным голосом.

– Наташа здесь, бабушка?

– Тебе которую? Я тоже Наташа.

– Мне Борисову, – уточнила я, улыбаясь ее радушию.

– Да ты заходи, промерзла небось вся, вон бледная какая! – настаивала старушка, и пришлось шагнуть с улицы в темный, теплый коридор. – Хочешь, я тебя чайком попою?

– Спасибо, с удовольствием, но попозже. Мне бы Наташу повидать.

– Ах ты, боже мой, ну ни у кого времени нет! – огорчилась она добродушно. – В оранжерее Наташа должна быть. Собиралась туда, к дочке. Надюшке обедать время, вот она и подалась. А то, может, чайку?

– Сначала Наташу.

Извиняясь за отказ, я положила ладонь на ее худенькое, острое плечо, и она объяснила мне, как пройти к оранжерее. Идти-то было всего ничего.

– Скажи ей, что баба Наташа велела выбросить дурь из головы и не расстраиваться по пустякам, – напутствовала она, когда я перешагнула порог в обратную сторону. – Да заходи сама-то на обратном пути, почаевничаем. А то мне одной скучновато.

– Спасибо, бабушка! – махнула я рукой на прощанье.

В оранжерею стучаться не пришлось. Низкое, длинное здание с островерхой стеклянной крышей вообще не имело замка в дверях просторного тамбура.

Я представляла себе, что такое оранжерея, но все равно была поражена контрастом, очутившись через десяток шагов в мире яркого солнечного света и сочной зелени. Изнутри зал – по-иному и назвать это помещение было просто невозможно – казался длиннее самого здания, как оно выглядело снаружи, и намного шире. Пасмурное небо над стеклянным потолком полностью затмевалось светом люминесцентных и галогеновых светильников, создававших иллюзию солнечного сияния. Зеленые заросли в длинных ящиках, стоящих на высоких столах-подставках, были покрыты ковром цветов – гвоздик и астр, по крайней мере вблизи от того места, где я стояла. Дальше виднелось что-то более пестрое и экзотичное, но непонятной отсюда породы. Один недостаток – душновато здесь было и тепло сверх меры.

– Наталья! – бросила я призыв в узкий, длинный проход между столами.

– Мама! – немедленно отозвался звонкий, детский голосок. – Мама, к нам тетя пришла!

И предо мною явился бескрылый ангел.

Девочка с доверчивой улыбкой на пухлом, румяном лице шла ко мне по проходу между столами, и ее голова была окружена нимбом светлых, растрепанных волос.

«Лет пять, не более», – определила я ее возраст.

– А зачем тебе мама? – Она остановилась в двух шагах, заложила за спину руки, отчего под простецким, цветастым платьицем выпятился вперед ее животик, и уставилась на меня озорными глазами, чуть склонив голову набок.

– Хочу поздороваться, – ответила я. – Мы с ней сегодня еще не здоровались.