– Какая ты молодчина! – восхитился Аркадий. – До тебя такого еще никто не проделывал!

Смысл его слов дошел до меня не сразу.

– Ничего, сейчас я тебе помогу!

Он полез в окно, головой вперед, погрузив ладони в снег, а когда вылез до половины, громко, по-мальчишески свистнул псам, и в ответ снизу раздался их дикий вопль-лай!

Забыв о боли в пятке и кистях рук, думая только о том, чтобы не съехать вниз, я вскочила на ноги и, вцепившись в верхнюю кромку оконного проема, обрушила колено на затылок Трегубова. Если бы не снег, смягчивший удар лба о крышу, победа моя была бы полной. Сейчас же его еще хватило на матерщину. Но ослаб Аркадий заметно и поглупел сразу, потому что попыток добраться до меня не оставил. Я помогла ему – выволокла из окна и перевалила через край, отмахнувшись от рук, столкнула вниз. Он крикнул всего раз, жалобно и тонко. Крик оборвался, а собачий вопль сменился рычанием. Аминь!

Хныча от боли, страха, отвращения и вообще от всего перенесенного, я неуклюже пролезла в окно и спустилась вниз. Не задерживаясь нигде и ни на что больше не обращая внимания, пересекла гаражный зал и вышла на улицу. И как раз вовремя. По проселку, к псарне, двигались машины. Прихрамывая, я едва успела добежать до угла, как свет фар упал на ворота. Машины остановились, и я поняла, что к милиции подъехавшие не имеют никакого отношения: не раскатывают менты на иномарках по служебным надобностям. Аллах с ними со всеми!

Больная нога в шерстяном носке начинала мерзнуть, и я поторопилась исчезнуть отсюда как можно скорее. По той же тропинке, окруженной собачьими следами, я возвращалась к тепличному хозяйству Ольги Борисовой, к своей «девятке» с салоном, пахнущим французскими духами, к домику Натальи, которая обещала не спать до моего возвращения. Я отошла уже на приличное расстояние, когда со стороны псарни раздался отчаянный визг, загремели выстрелы, прервавшиеся воплем, ясно донесшимся до меня в морозном воздухе:

– Ты, дубина! Одного живьем надо взять, понял?

Интонации чем-то напомнили мне голос Вадима.

В избушке Натальи не светилось ни одно окно. Я не стала стучаться к ней, а сразу занялась машиной, успевшей остыть окончательно. Она послушно завелась, затарахтела, прогревая свое металлическое нутро. Решив не переодеваться, сгрузив плащ, ботфорты и песцовую шапку на заднее сиденье, я расстегнула куртку, закурила и, откинувшись на подголовник, расслабилась, глядя в темноту через лобовое стекло. Что будет потом, если уже сейчас все только что происшедшее кажется мне таким нереальным?

Прошло несколько дней с той ночи, и ее события до сего часа действительно кажутся мне нереальными настолько, что вспоминаю я их как кошмар, приснившийся после чересчур плотного ужина. О боли в пятке я забыла на следующее утро, джинсы и куртку бросила в корзину с грязной одеждой, а оставшийся непарным сапог выкинула в мусоропровод.

Вот случай-то! Даже отчитаться о результатах работы не перед кем! Ольге, а она вступает сейчас в права наследования и взваливает в связи с этим на свои плечи кучу самых разнообразных забот, о которых имеет пока весьма приблизительное представление, вручили в милиции официальные бумаги о смерти мужа. Останки для захоронения не выдали, как она ни просила. Таким образом, от Ларика на белом свете не осталось ничего вещественного, даже могилы. Ольга горюет, конечно, но уже меньше прежнего: ведь у нее сейчас появилось так много забот. Впрочем, есть у нее хорошая помощница – Наталья во многом взяла на себя хлопоты по практической, так сказать, работе. И при этом сама пашет на земле, как ломовая лошадь.

Об участи мохнорылого и Аркаши мне ничего не известно. Однако убеждена я, что ей не позавидуешь.

Анохину видела вчера вечером. И не только видела, но и накормила ее своими фирменными бутербродами. Интересную весть принесла с собой Алла Анохина. Вернее, новость – о безвременной кончине Виктора Сергеевича Щипачева, ни больше ни меньше, вот так! Как это случилось? Удивительно, если употребимо здесь данное слово. Генерал погиб в своей машине при очень странных обстоятельствах. Каким-то образом, уже сев в нее и даже запустив двигатель, не закрыл одну из дверок – это в мороз-то! – и в эту самую дверку влетел к нему в салон здоровенный кобелище, настоящий зверь, мохнатый и свирепый от голода.

Когда Алла мне это рассказывала, выслушивая, как полагается, мои ахи и охи, я вспомнила, да так ясно, будто опять услышала голос Вадима, яростно орущего:

«Ты, дубина! Одного живьем надо взять, понял?»

Не скажу, что участь Генерала вызвала во мне бурю эмоций. Его, по крайней мере, похоронили и даже напечатали некролог в одной из тарасовских газет. Можно сказать, его превосходительство отправился вослед за своими псами. Туда ему и дорога, сердешному.