было и

объяснением его одиночества. И пусть все нутро Гомозова

наливалось тяжестью от происходящей непримиримой борьбы

чувств с убеждениями, он силился все пережить. «Ничего, ничего…

– повторял он себе, – такое препятствие по плечу, и оно несравнимо

со всем величием цели. Человек – существо, наделенное

невероятной волей, – давно отметил он для себя, – и чего, в самом

деле, стоит горстка чувств, которая только путает и вводит в

заблуждения? И как отвратительно это, подчиняться своим же

собственным чувствам, не желая того».

«Любить… Почему невозможно любить головой, ведь тогда

смысл слова идет в разрез с его закоренелым значением, – думал

Филолет Степанович… – Что за беда?! В сторону престарелый

вздор! Нужно любить так, чтобы не превращаться в «невесомую

материю» и не парить в воздухе, а так, чтобы твердо идти по земле

и просто, и выгодно существовать в близости с человеком, который

выбрал твой ум, твою выдержку и твой рациональный подход к

делу. И тогда… глядишь, и тогда будет людское счастье. Тогда даже

никто не будет обиженным, что вдруг… и пути разойдутся. А они

несомненно разойдутся… рано или поздно все равно разойдутся.

Другого исхода нет. Поэтому-то, и жить надо по уму. Любить и не

подниматься ввысь и оставаться такими, как есть, уверенно

шагающим по жесткой поверхности». Так размышлял Гомозов.

Тем не менее, Филолету Степановичу было тяжело

представить, что он больше никогда не увидит Елену. И подлые

компромиссные идеи начинали подкрадываться к его извилинам и

действовали как обезболивающая присыпка на рану. «А что, если

разъяснить ей? А что, если научить Елену любить по-новому, так,

как полагается?! Она поймет. Все поймет! Ведь она куда

сообразительнее других женщин», – мучился Гомозов.

Потом вдруг Филолет Степанович перекинулся на былые

встречи с Еленой, рисовал их в своем воображении. Он определил

для себя, что тоо – несомненно, важные встречи, относящиеся к

крайне разумному делу. Ведь в общении нет, и не могло быть

ничего дурного. К тому же, и сами диалоги с навязавшейся

женщиной приносили ему некоторую пользу, пусть и небольшую,

но, все-таки, пользу. Он вспоминал, что в последнее время даже

нуждался в разговорах с ней, и это никоим образом не могло

списываться на желание сердца, все по чистому, трезвому разуму.

Так получалось, что Елена – выбор его ума, не иначе как.

Ее же влюбленность, влюбленность этой легкомысленной, и

на беду, честной особы – хорошего точно не предвещала. Ну,

ничего, ничего. Все это пустое. Все излечимо. К тому же у нее был

грустный опыт, а кому захочется нарываться повторно на одни и те

же ошибки? Влюбленность пройдет. Пройдет. Тут даме нужно

просто объяснить. Это обычная человеческая слабость, и всего-то.

Наверняка, в сердцах, она и сама придерживается подобного

мнения. Ведь и Елена потеряла когда-то ценного ей человека. Тут

уж сама жизнь учит. И неужели это горе было не способно

воспитать в ней правильные убеждения и верное отношение к

конечной подлости этих ловчих сладостных чувств? Воспитали.

Должны были воспитать. Она просто оступилась. Запамятовала,

забылась. И, конечно, одумается! Обязательно одумается.

«Если любить, – расставлял акценты Гомозов, – так нужно

любить просто. Просто! Так, что вдруг – оторви и брось, брось

подальше в канаву, чтобы оно тебе не мешалось. То есть,

правильнее по его меркам получалось и не любить вовсе». В

глубине души Филолет Степанович все же понимал, что упускает

из виду какую-то важную деталь, заложенную в смысл этого

многообещающего басенного слова «любить». Но рассуждения

вновь выводили его на путь истинный: кто-то называет любовь

«лучшим» чувством, тогда почему в конечном итоге она ведет

только к горю. Всегда-всегда, рано или поздно неизбежно к горю. И

таковое и есть лучшее чувство? Неужели все вокруг такие болтаны,

если это называют «лучшим»?

С такими мыслями Филолет Степанович вышел на крыльцо.

Ему захотелось проветрить голову, взглянуть на тающий снег и

вдохнуть этого, невероятно вкусного, чуть сладковатого весеннего

влажного воздуха.

Оживающая природа в лоне урбанистических пейзажей, на

которую сейчас смотрел Гомозов, шептала о наступлении новой

жизни. Это было возрождение после затяжной зимней спячки.

Наслаждаясь видом, Филолет Степанович на несколько минут

попытался отпустить свои мысли, но неудача постигла его. Они,

надоедливые, настолько крепко засели в мозгу, что оттуда не

представлялось возможным выцепить их и клешнями.

Наконец, когда порция свежего воздуха была получена, все

еще щуря глаза от солнечного света, Гомозов направился обратно в

дом. Половицы крыльца жалобно поскрипывали, но рассеянное

внимание не заострялось на них, как не заострялось и на загнутом,

криво лежащем у порога, коврике, что являлось в понимании

нашего героя недопустимой неряшливостью в ведении хозяйства.

Лишь подступив к двери, утомленный Филолет Степанович

задержался, тут его ожидал редкостный сюрприз. В почтовом

ящике, белея ровным аккуратным уголком, торчал конверт. Гомозов

вытащил его и не без любопытства осмотрел сие чудо с обеих

сторон. Только теперь, удивленно ухмыльнувшись и мотнув

головой, он быстро пошел в дом.

Филолет Степанович остановился в гостиной, там присел на

любимое потертое кресло и уважительно распорол краешек

конверта. Сам же конверт не содержал информации, но не сложно

было догадаться от кого он. Развернув послание, Гомозов узнал

наверняка, что его догадки верны. Письмо, в самом деле, было от

Елены. Он принялся читать.

«Дорогой Филолет Степанович! Не сомневаюсь, что вы

узнали меня по почерку, хоть никогда и не видели его раньше. Я

пишу вам, и не знаю, прочтете ли вы эти листы или разорвете их в

клочья. Это уж как суждено. Но все-таки, хочется верить, что

прочтете, так как это важно для меня.

В первую очередь хочу поблагодарить вас… Вы много для меня

сделали, возможно даже и не подозревая этого… Во вторую –

извиниться. Поймите, я никак не намеревалась оскорблять ваших

чувств, ведь вы за последнее время сделались для меня самым

близким и ценным человеком. И я не имею права винить вас в том,

что вы не располагаете подобным отношением ко мне.

Я же предполагала, что испытать подобное чувство, как то,

что я испытала к вам, мне больше не под силу. Однако после всех

тяжестей жизни судьба подарила мне вас. Я полюбила вновь. И

полюбила всем сердцем. Выходит, я все еще достойна этого

чувства, раз умею его испытывать. Не так-то просто быть

достойной того, что дает всему жизнь. Только в любви

рождается все новое, настоящее и поистине сильное.

Мое чувство к вам меня оживило, оно вдохнуло в меня

надежду, пусть вы