на лавочке и посвистывал носом. Зато двое других были рады неожиданному развлечению.

— Вы их знаете? — спросила Юлия.

— Приходилось встречаться, — вздохнул я. — Не могут некоторые отдохнуть без того, чтобы их отдых не коснулся других.

— Так чо, курсанты? Не… ик… Не надумали ещё отдать честь старшему по званию? — пьяно улыбнулся «майор».

— Отстаньте от нас, а то мы сейчас милицию позовём, — сурово проговорила Юлия, а я легким движением руки задвинул её за спину.

— О, девушки! — дурашливо развел руками мужчина. — А мы сразу такую красоту и не заметили. Да, ребята?

— Да ну, Иваныч, как же такую красотень-то не заметить? Их издалека было видать, — ухмыльнулся один из дружков.

— Девчата, а может вы нам составите компанию, пока курсанты… это… сгоняют за пивком? — сощурился Иваныч. — Мы не обидим… Мы… это… компанейские!

Я сделал шаг вперёд. Уже прикинул, как влепить в челюсть одному, сделать подсечку другому и с разворота зарядить в грудину третьему, когда Мишкина рука легла мне на плечо:

— Подожди, Семён!

Глава 19

— Подожди, Семён!

В голосе Михаила послышались отголоски той стали, которая звучала в голосе отца гораздо позже.

Я помнил этот металл. Его самое большое проявление в отношении меня прозвучало в пятом классе. Тогда мы с ребятами разыгрались на улице. Играли в «сифу» — своеобразные догонялки, скрещенные с вышибалами. То есть, если попадут резиновым мячиком в любое место, то ты становишься «сифой» и теперь вынужден бегать за хохочущими друзьями. Если же не попал ни в кого, то весь урок, до следующей перемены, ты «сифа».

И вот как-то мы играли на улице, и я нечаянно попал не в бегущего друга, а в стекло медицинского кабинета, который располагался на первом этаже. Боясь, что нам попадет, мы решили молчать и не сознаваться. Нас вызвали перед строгое лицо завуча, но мы стояли только опустив голову. Мы молчали и не сознавались. Никому не хотелось прослыть ябедой.

Но девчонки… Девчонки — это всегда особый случай. Им плевать на то, кем их считают мальчишки. Поэтому меня сдали…

В школу вызвали отца!

Я сидел на деревянном стуле около кабинета директора, угрюмо смотрел на колени. В голове метались разные мысли, но среди них не было ни одной спасительной. Я не мог придумать — как мне выбраться из этой ситуации!

Секретарь щелкала на машинке, забивая очередной приказ, а я всё сидел и ждал…

И вот пришел отец. Он взглянул на меня, потом на секретаря:

— Добрый день! Моя фамилия Ерин. Галина Юрьевна вызывала к себе по поводу разбитого окна.

— Да-да, конечно, Галина Юрьевна вас ожидает, — сказала секретарь, показывая на обитую черным дерматином дверь.

Отец ещё раз взглянул на меня, а после постучался в дверь и вошел в кабинет директора. После десяти минут, которые показались мне вечностью, он вышел из кабинета и обратился к секретарю:

— До свидания.

— Всего доброго, — улыбнулась та в ответ.

— Пойдем, — коротко сказал отец мне.

Я поплелся за ним. Мы вышли на улицу и пошли в сторону дома. Отец молчал. У меня в голове всё также метались мысли — что ему сказала Галина Юрьевна? Какое наказание меня ожидает?

Уже недалеко от дома отец остановился так резко, что я едва не воткнулся носом ему в спину. Он повернулся и голосом, полным звенящего металла, произнес:

— Знаешь, Семён, как мне сейчас стыдно?

— За что, папа? Ведь это же я разбил стекло, — произнес тогда я, хлюпая носом. — Мне должно быть стыдно.

— Мне стыдно оттого, что ты не набрался мужества признать свою оплошность! Ты совершил дурной поступок, не со зла, но совершил. Однако, не признался в том, что это сделал ты! — проговорил отец. — Ты трусливо ждал — вдруг пронесёт? Вдруг виновным назначат другого? Это подло и низко, Семён. Вот за это мне и стыдно. Цена разбитого стекла не сравнится с поколебавшимся доверием, сын. Могу ли я теперь тебе доверять? Можно ли тебя брать с собой в разведку?

Произнесенные слова звенели ударами молотка по шляпкам гвоздя, забиваемым в мою совесть. На мои извинения и просьбы о прощении отец только вздохнул и отвернулся.

Этот урок я запомнил навсегда. Если бы тогда он меня ударил или обругал, то было бы не так горько.

Вот и сейчас в двух словах: «Подожди, Семён!» прозвучал тот самый знакомый металл.

Я взглянул на Михаила. Он был бледен, лицо чуть заострилось. И вместе с тем, в нем чувствовалась какая-то сила, идущая изнутри. Как будто песни Шульженко зарядили его смелостью и сейчас эта смелость начала литься через край.

А может сыграло то, что рядом с нами были девушки, которых требовалось защитить?

Даже «майор» ощутил перемену в стоящем перед ним курсанте и дернул головой, как будто удивляясь. Но всё-таки он предпринял ещё одну попытку надавить:

— Так что, курсанты, сгоняете для старшего по званию за пивком? Или мне обратиться к вашему начальству, чтобы вас научили уму-разуму? Или самому научить? Знаете такую игру «упал-отжался»? Так может…

— Достаточно, — оборвал его Михаил. — Товарищ майор, придите в себя!

Его голос в очередной раз лязгнул металлом танковой гусеницы.

— Чего? — опешил мужчина. — Ты чего, курсант?

— Иваныч, он вроде как тебя не уважает, — вмешался один из собутыльников.

— Остынь, — сказал «майор». — Ты что хочешь сказать, курсант?

— А то и хочу! Я слишком молод, чтобы давать вам советы или указания, но я такой же гражданин, как и вы. Поэтому я говорю вам — придите в себя, товарищ майор! Вы позорите заслуженное воинское звание своим видом и своим поведением! Офицер не должен так себя вести! А вы в первую очередь офицер, а уже потом всё остальное!

— Чо-о-о? — протянул собутыльник, но майор осадил его растопыренной ладонью.

Его лицо покраснело, как будто налилось кровью, и вот-вот она должна брызнуть из пор:

— Продолжай, курсант!

— Место в парке предназначено для отдыха после трудовой недели! Вы же своим видом раздражаете тех, кого в своё время клялись защищать! Вы прекрасно знаете это и в то же время старательно топите в алкоголе важное знание! В вас сейчас говорит не майор в отставке, а человек в отставке, который предоставил своё тело во власть алкоголя! Поэтому я повторю ещё раз — придите в себя, товарищ майор. Вы ещё не старый, чтобы себя хоронить! У вас половина жизни впереди, так проведите её достойно!

Мужчина стоял перед нами, его кулаки сжимались и разжимались. Грудь бурно вздымалась от затрудненного дыхания. Глаза налились кровью.

— Ты прав, курсант, ой