— Моя золотая рыбка, — напомнила Кейтлин. — Пэрис.

— Чертова рыбка, — огрызнулся Бенуа. — Ладно.

Он протиснулся мимо Мари и француженки, держа одной рукой Кейтлин, а другой кошку. Каким-то образом он умудрился прихватить еще и аквариум с золотой рыбкой с кухонного стола и направился к двери.

— Пошли, — велел он Мари.

— Что она сказала? — повторила Мари. Бенуа Донель уже спускался по ступенькам, перепрыгивая сразу через две.

— Нам нужно идти, — объяснила Мари толстоватой француженке. Та наконец-то замолчала; рот ее был широко раскрыт от удивления. По крайней мере, Мари еще могла сказать «мы».

Мари вышла из квартиры покойной бабушки. Бенуа Донель мчался вниз по лестнице. В середине первого марша он выронил кошку, но Кейтлин и золотую рыбку держал крепко. Людивин пробежала несколько метров вперед и остановилась, чтобы подождать их. Мари стала медленно спускаться. Шесть лестничных маршей. Ступенька за ступенькой.

Людивин описывала круги вокруг такси и истошно мяукала. Таксист выругался на Бенуа, и Бенуа выругался в ответ. Обмен любезностями происходил на французском, так что Мари могла отключиться от разговора, а Кейтлин не могла повторить услышанное. Пока еще не могла. Бенуа никак не удавалось поймать чокнутую кошку. В какой-то момент он все же схватил ее, но Людивин выпустила когти и оставила длинную кровавую полосу на его щеке.

— Твою мать! — выкрикнул Бенуа, перейдя на английский.

— Папочка ругается, — сказала Кейтлин.

— Зачем ты ее взял? — спросила Мари. — Мы сами о себе не можем позаботиться.

Как все эти чемоданы, которые пересекли вместе с ними Атлантический океан. Бенуа понятия не имел, что нужно взять с собой, а что оставить в прежней жизни. Он не знал, как начать новую жизнь. Он уже вернулся к ошибке прошлого, к французской актрисе, Лили Годе. Людивин была противная и уродливая.

Кейтлин, к счастью, думала, что все это игра. Она ожидала, что в конце этого длинного дня мама, вернувшись с работы, подоткнет ей одеяло. Она не понимала, что ее жизнь кардинально изменилась. Кейтлин сидела на коленях у Мари. Никакого детского сиденья — оно осталось в Нью-Йорке, в доме из коричневого кирпича. В такси даже не было ремней безопасности, но в этот раз Кейтлин ничего не спросила.

— Кис-кис-кис, — смеялась она. — Киса бегает.

Мари в ярости наблюдала за Бенуа Донелем.

Она злилась не из-за французской актрисы, не из-за украденной книги, а из-за теперешней дурацкой ситуации. Из-за данной конкретной минуты. Она злилась на покойную бабушку, на то, что Бенуа на общественном транспорте притащил их в эту жуткую квартиру, что не предоставил обед в ту же секунду, как Мари захотелось есть. За то, что их местонахождение было уже раскрыто. Эллен уже вычислила, что они в Париже, в квартире бабушки. И кто знает, что еще ей было известно.

Похоже, Эллен знала о своем муже такие вещи, которых не знала Мари. Было время, когда они делились секретами, вместе готовились к контрольным, пекли шоколадное печенье.

— Я позабочусь о нас, — сказал Бенуа Донель.

Он дышал часто и тяжело, как будто у него вот-вот случится сердечный приступ. Глаза у него были испуганные, взгляд дикий. Он бездумно смотрел, как Людивин мечется по машине. Потом поднял руку и вытер кровь со щеки. Мари сжала его ладонь в своей.

— Merci,[34]— сказал Бенуа.

Мари не выпустила его руку.

Возвращение в город заняло гораздо меньше времени, чем утренняя поездка. Кошка постепенно успокоилась и принялась расхаживать туда-сюда.

Мари показалось, что она узнает улицы, по которым они проезжали. Когда такси остановилось, она увидела, что они снова находятся возле дома Лили Годе.

— Нет! — воскликнула Мари.

— Мы поедем в отель, — сказал Бенуа. — Эллен позвонит в банк и найдет нас. Voilà. Fini.[35]Все кончено. Наша grande[36]история любви. Un désastre. Merde, merde, merde. C’est tout.[37]

Даже Бенуа Донель теперь заговорил по-французски, хотя никакой нужды в этом не было. Он говорил с ней, Мари.

— Она нашла тебя в квартире твоей бабушки, — заметила Мари. — Почему она не может найти тебя у Лили?

— Она ничего не знает о Лили.

Это было уже кое-что. Но все равно мало. К тому же Бенуа был недостаточно умен, чтобы перехитрить свою жену. Плюс у него не было собственных денег.

— Что такое merde? — спросила Кейтлин.

Мари улыбнулась. Ребенок схватывал французские ругательства на лету. Умная девочка. Вундеркинд.

— У меня есть деньги, — сказала она. — Наличные. Доллары. Я заплачу за отель. Сама. Мы можем поселиться в отеле. И принять ванну.

Бенуа наконец-то посмотрел на Мари с неподдельным интересом.

— Может быть, — сказал он. — Peut-être.[38]Отель. У тебя есть деньги? Сколько? — Не дожидаясь ответа, он вытащил из кармана горсть скомканных купюр. — Но сначала я должен выпить.

Он заплатил таксисту, и они вышли на вымощенную булыжником улицу. Бенуа держал уродливую, измотанную кошку, Мари держала за руку Кейтлин. Во всяком случае, они вернулись в настоящий Париж; выбрались с этого ужасного социального дна. Такси рвануло с места с такой скоростью, что Мари вздрогнула. У нее все еще была Кейтлин, они все еще крепко держались за руки. И у нее еще оставался рюкзак. Где-то они потеряли дорожную сумку Кейтлин, Мари не знала где. В кафе. На лодке. В метро.

— Пэрис! — закричала вдруг Кейтлин. Ни Мари, ни Бенуа не поняли, о чем она. — Пэрис.

Ее глаза стали быстро наполняться слезами. Просто удивительно, что до сих пор она ни разу не заплакала, подумала Мари.

— Что такое? — спросила Мари. — Что такое, Фасолинка? Мы в Париже. Ты хочешь есть? Ты устала?

— Моя рыбка. Пэрис.

Рыбку они тоже потеряли. Бенуа нес ее вниз, все шесть лестничных маршей, но, должно быть, оставил на тротуаре, когда они садились в такси.

— Эта золотая рыбка, — в сердцах сказал Бенуа, когда Кейтлин заревела по-настоящему, — моя самая худшая идея.

— Я могу назвать парочку еще хуже, — съязвила Мари.

— Не будь такой жестокой.

— Нет, — усмехнулась Мари. Только сейчас она заметила, что на руке у нее тоже длинная кровавая царапина — сувенир от Людивин. — Я никогда не буду жестокой. Только не с тобой.