К такой запрещенной уставом практике фракционных заседаний с ближайшими на каждый данный момент сторонниками Сталин действительно прибегал еще с 20-х годов, о чем Мехлису было хорошо известно. В случае если бы Сырцову удалось предать свои обвинения широкой огласке, репутация генсека могла оказаться серьезно подмоченной. Все эти вопросы Сырцов ставил на нескольких неформальных встречах с небольшой группой единомышленников.[44]

После одной из таких встреч 21 октября 1930 года близкий к Сырцову Б. Г. Резников написал донос и обратился с ним не к кому-нибудь — к Мехлису. Тот, не мешкая ни минуты, ночью, доставил донос вождю. Наутро в разбирательство включились Центральная контрольная комиссия и ОГПУ. 4 ноября состоялось совместное заседание Политбюро и ЦКК, рассмотревшее по докладу Орджоникидзе вопрос «О фракционной работе тт. Сырцова, Ломинадзе, Шацкина и др.». Первых двух обвинили в создании «право-левацкого блока», платформа которого якобы совпадала с взглядами «правого уклона». Они были выведены из состава ЦК, а их единомышленник Л. А. Шацкин (в 20-е годы руководитель комсомола), — из ЦКК, о чем Мехлис не замедлил проинформировать читателей «Правды». Но то была лишь временная передышка. Ломинадзе в 1935 году под гнетом подозрений покончил с собой, а Сырцов и Шацкин в 1937 году были осуждены к высшей мере наказания и расстреляны.

Даже глухие и редкие свидетельства, прорывающиеся сквозь заслоны спецхрана, свидетельствуют о прямой причастности Мехлиса к последующим расправам над противниками кремлевского владыки. По показаниям Бухарина, главный правдист вызывался и инструктировался Сталиным в декабре 1934 года при расследовании обстоятельств убийства Кирова, при этом ему указывали на «зиновьевский» след убийцы. Последствия этого инструктажа отражают страницы «Правды», заполненные площадной бранью по адресу Зиновьева и Каменева.

Газета активно готовила общественное мнение страны к восприятию в качестве заговорщиков, агентов иностранных разведок, шпионов и диверсантов также лидеров «правого уклона». Для этого Мехлис прибегал к самым недостойным приемам. 28 октября 1936 года «Правда» опубликовала передовую статью, в которой Рыков изображался как «меньшевистский прихвостень», якобы выступавший за явку Ленина на суд Временного правительства (за это, к слову, выступал сам Сталин). Протестуя против этой явной лжи, Рыков направил письмо генсеку, оставшееся без ответа. Резко возражал против создаваемого вокруг него ореола врага и Бухарин. В письмах в феврале 1937 года Сталину и в Политбюро он протестовал против того, что «Правда» уже исходит из доказанности обвинений в его адрес, называет его агентом гестапо. Но что за дело было до этих протестов редактору «Правды» и его всемогущему куратору!

И разумеется, ни один из многочисленных политических процессов — а они в основном выпали на времена, когда Мехлис стоял у руля газеты, — не миновал ее страниц. Именно «Правда» первой опубликовала стенограммы судилищ над Каменевым, Зиновьевым, Бухариным и другими действительными или мнимыми оппозиционерами, с ее страниц громче всего раздавались призывы «раздавить гадину». Материалы такого характера были рассчитаны на политически наивного, невзыскательного и уже в немалой степени оболваненного официальной пропагандой читателя и потому достигали своей цели.

На неблаговидную роль советской печати в целом и ее «авангарда» в нагнетании истерии и шпиономании обращали внимание даже зарубежные друзья Советского Союза. Так, накануне третьего московского процесса над Бухариным, Рыковым, Крестинским и другими участниками «правотроцкистского блока» в марте 1938 года руководители II Интернационала и Международной федерации социалистических профсоюзов направили в Москву телеграмму, в которой обращали внимание на тот вред, который наносили «эти процессы и казни» международному рабочему движению. Особая тревога была высказана по поводу официальной печати, «осуждающей всех подсудимых без различия еще до того, как представлены какие бы то ни было доказательства их вины. Такое поведение представляется нам совершенно противоречащим элементарным принципам правосудия и способным создать атмосферу, вредную для беспристрастного ведения процесса». Но устроителей московских процессов усовестить было не так просто.

Руки Мехлиса задолго до того, как он возглавил главный политорган Красной Армии, были замараны расправами над высшими военными чинами. В январе 1937 года к нему попало письмо собственного корреспондента в Берлине А. Климова, в котором содержались якобы достоверные сведения о том, что в Германии «среди высших офицерских кругов упорно говорят о связи и работе германских фашистов в верхушке командного состава Красной Армии в Москве. В этой связи называется имя Тухачевского». Он направил письмо Сталину, став тем самым одним из каналов дезинформации, умело сработанной, как выяснилось впоследствии, в ведомстве В. Шелленберга, шефа VI отдела РСХА — управления имперской безопасности фашистской Германии. А с другой стороны, Мехлис с готовностью публиковал заведомо лживые, рожденные в недрах ЦК и НКВД измышления о заговорщиках с маршальскими звездами в петлицах. Спрашивается, кто же в таком случае был подлинным врагом народа?

Главный редактор «Правды» блокировал появление в прессе информации о фактах беззакония, творившегося в партийных организациях армии и флота, и, наоборот, мужественного поведения военнослужащих, встававших за честь оклеветанных товарищей. В апреле 1937 года из статьи крымского корреспондента он узнал о происшедшем на линкоре «Парижская коммуна». Там партбюро вынесло военкому корабля Бакулину строгий выговор за попытку огульно обвинить честного человека в связях с «врагами народа», а начальник политуправления флота армейский комиссар 2-го ранга Г. И. Гугин ходатайствовал перед ПУ РККА о снятии Бакулина с занимаемой должности. Об этом написала флотская газета «Красный черноморец». Получив статью собственного корреспондента в Крыму, Мехлис 14 апреля информировал Сталина, Кагановича, Андреева, Жданова, Ежова и Ворошилова: «Мы его корреспонденцию печатать в «Правде» не намерены. Факты, о которых пишет корреспондент, а равно и то, что все это размалевывается на страницах «Красного черноморца», заставляют бить тревогу. Вряд ли целесообразно такие вопросы и в такой форме обсуждать на страницах местных красноармейских газет». Как говорится, и весь сказ.

Лев Захарович, конечно же, зорко следил за малейшими изменениями в Кремле, твердо усвоив правила игры, позволившие ему быть все время в стане «верного ученика и продолжателя дела Ленина». Вместе с тем в рамках дозволенного этими правилами был вполне самостоятельным, напористым.

Писатель Д. И. Ортенберг рассказывал автору: «В 1937 году я работал собкором «Правды» по Днепропетровской области. Как-то состоялся партийный актив. Хотя в повестке дня стоял вопрос о критике и самокритике, речь секретаря обкома Хатаевича была округлой, примиренческой к недостаткам, о чем газета и напечатала мою критическую корреспонденцию. Я получил записку от Хатаевича: буду, мол, требовать, чтоб вас из области убрали. Я помчался в Москву. Пошел к Мехлису, показал записку секретаря обкома. Лев Захарович взял ее — и к Сталину. Редактор «Правды» — пост, конечно, заметный, но и Хатаевич имел в партии большой авторитет. Однако Мехлис смело пошел с ним на конфликт, смело встал на защиту своего корреспондента».