«Правда» прямым и непосредственным образом отражала в своих публикациях этот тактический маневр в политике руководства. Характерно, что именно с ее страниц на всю страну раздался сигнал к началу этой шумной кампании: была предана гласности знаменитая реплика «сын за отца не отвечает», которую подал Сталин на совещании передовых комбайнеров СССР 1 декабря 1935 года во время выступления колхозника А. Г. Тильбы, сына кулака.

В русле «умиротворения» прозвучало требование притушить показ борьбы с разного рода оппозициями. «Совершенно нетерпимо будет, неправильно и ошибочно, если «Правда» заполнит свои страницы материалами, поступающими с мест о троцкистах… — инструктировал Лев Захарович подчиненных в сентябре 1936 года. — Это создавало бы за границей ложное представление о положении в стране, помогало бы немцам раздувать кампанию, сообщать о всеобщем восстании, троцкистских ячейках и т. д., как будто бы троцкизм вырос здесь в стране… Сейчас нам предложено проследить, чтобы вся печать не создавала ложного представления. Я не говорю, что мы не будем совсем писать, но лишний раз не стоит шуметь по этому поводу».

Потенциал «умиротворения» был, однако, довольно быстро исчерпан. Во внутренней политике вновь возобладало «закручивание гаек», наступала пора «большого террора» 1937–1938 годов.

По меньшей мере с февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 года высшее политическое руководство СССР объясняло причины репрессий необходимостью уничтожения в преддверии войны «пятой колонны» — лиц, социальных групп и организаций, недовольных советской властью и готовых пойти на союз с антикоммунистическими силами за рубежом. Эта версия пронизывает обвинительные заключения всех политических процессов 30-х — начала 50-х годов, ее активно развивали советские историки, до конца жизни на ней настаивал один из инициаторов и активнейших участников репрессий Молотов.

Представления Сталина и поддерживавших его руководителей о наличии некоей «пятой колонны» были далеки от реальной действительности. Присутствие в стране сил, могущих изнутри эффективно поддержать внешнего агрессора в случае нападения на СССР, не подтверждается историческими фактами (не считать же таковым подтверждением многочисленные фальсифицированные процессы над «врагами народа»). Но это не делает проблему понимания природы, причин, движущих сил репрессий проще. В. З. Роговин, например, видел их социально-политический смысл в окончательном разрыве сталинизма с идейно-политическим наследием Октябрьской революции. Он отстаивает (вслед за Троцким) версию контрреволюционного, термидорианского переворота со стороны Сталина, видя специфику истребительного похода против большевизма в том, что он велся сталинской кликой под прикрытием большевистской фразеологии и символики. В отличие от него, Д. А. Волкогонов, A.C. Ципко и другие считали сталинизм прямо вырастающим из большевизма, отсюда выводятся и корни «большого террора».

Автор разделяет точку зрения тех исследователей (О. В. Хлевнюк и другие), которые не сводят причины репрессий 30-х годов лишь к злой воле лидера ВКП(б). Это был сознательно организованный и спланированный в масштабах государства процесс, проводившийся под контролем и по инициативе высшего руководства СССР в целях коренного обновления правящей элиты.[47]

Репрессивная политика, бывшая с 1917 года необходимым условием жизнеспособности системы, фактором социальных отношений и инструментом социальных преобразований, в ее сравнительно мягких формах к середине 30-х годов перестала устраивать Сталина и его ближайшее окружение. Она давала лишь ограниченные возможности для преодоления скрытого сопротивления мощного слоя номенклатуры, стремившейся хотя бы к относительной самостоятельности. Вождь избрал путь кадровой чистки, дабы выдвинуть слой новых руководителей, обязанных своей карьерой именно ему, а поэтому и полностью ему преданных.

Уничтожая миллионы соотечественников, диктатор и его окружение попросту боялись утраты или ослабления собственной власти. Свои узко корпоративные интересы они выдавали за интересы народа, и проявление любой, даже конструктивной, оппозиционности своей политике объясняли массам, как наличие пресловутой «пятой колонны».

В «большом терроре» Мехлис сразу же занял заметное место. Его выступление на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года, с которого, по существу, начались массовые репрессии, было во многом этапным. Следовало публично дать понять вождю, что на него, главного редактора «Правды», тот может положиться сполна. По значимости поднятых вопросов оратор сравнил пленум с партийным съездом, «изящно» допуская, что это видят далеко не все: «Предстоит большая прочистка мозгов, чтобы люди это поняли».

Выступление носило провокационный характер. Без веских оснований Мехлис говорил о «необычайной засоренности» редакций газет всех уровней бывшими меньшевиками, эсерами, членами различных оппозиций. Под видом «описок и опечаток», нагнетал обстановку оратор, троцкисты ведут оголтелую критику партии, дискредитируют высшее руководство.

Потом, подчеркнув «особую скромность» Сталина, о чем читатель уже знает, Мехлис обрушился с обвинениями в потворстве подхалимажу на руководителей областных партийных организаций Э. К. Прамнэка (Горький), К. В. Рындина (Челябинск), И. Д. Кабакова (Свердловск), П. П. Постышева (Киев). Еще более зловеще прозвучали обвинения в неправильном реагировании на сигналы «Правды» о засилье троцкистов в адрес Б. П. Шеболдаева (Азово-Черноморский край) и М. М. Хатаевича (Днепропетровская область). Не лишним будет сказать, что все они были в скором времени репрессированы.

В свойственной ему манере оратор обрушился и на уже обреченного противника, раскритиковав Н. Осинского (В. В. Оболенского), бывшего «левого коммуниста», в том, что он раньше расхваливал Бухарина, а теперь под предлогом научной работы собирается «отсидеться» в то время, как партия развернула борьбу с «врагами народа».

Погромный, разнузданный тон речи, судя по всему, пришелся по вкусу Сталину. На свой благодушный вопрос: «Про «Правду» что-нибудь скажете?», он получил следующий, в иной обстановке граничивший бы с дерзостью ответ: «Если мне потом слово дадут», и одобрительно воспринял его. Это может означать лишь одно: по мнению вождя, Мехлис успешно осваивал роль пропагандистского рупора предстоящих репрессий.

Время работы в «Правде» стало периодом наиболее активной «теоретической» и публицистической деятельности Льва Захаровича. Понятие «активная» носит, правда, относительный характер. Крупных монографических работ он не создал. Невелико и число его статей в научных журналах, в различных сборниках: за 1930–1937 годы их насчитывается не более двух десятков.

Следует оговориться, что автору не известен ни единый случай, когда бы Мехлис публично заявлял о своих претензиях на роль партийного теоретика. Он, однако, охотно выступал как пропагандист, популяризатор речей и выступлений Сталина, решений высших партийных органов, вступал в полемику с участниками антисталинских оппозиций.